Да, женщина не даст миру рассыпаться, пока по небу гуляет среди звездочек месяц, пока цветы источают сладкий летний аромат, пока рука ее опирается на надежную мужнюю руку.
Так казалось Рахеле, пока не пришли в местечко совсем другие времена, тяжкие до невозможности. В течение страшного 1919 года в Дилков раз за разом наведывались петлюровские отряды, громили и грабили евреев. Не обошли они своим вниманием и дом по соседству с клойзом. Но самое плохое произошло в конце года. Отец и Нахманке поехали в соседний город и по дороге наткнулись на банду Шкуро. Отец, сильный человек, погиб, как жил, — гордо, сражаясь за свою честь. Нахманке пытался убежать, но был тяжело ранен. Бандиты сочли еврея мертвым и бросили на дороге. Два дня спустя его привезли в Дилков добрые люди. Старый врач Энгерт прооперировал мужа Рахели, и тот остался жив, но был с тех пор прикован к постели. Пули повредили позвоночник, и ноги больше не держали Нахманке.
Рассыпался, распался, разрушился мир Рахели, казавшийся прежде таким счастливым и незыблемым. Белея бледным лицом, лежит Нахманке на кровати, глаза его затуманены болью и тоской. Прямые морщинки прорезали чистый лоб его жены — следы немого безутешного горя. Теперь в доме еще больше работы. Ушла Кайла — нечем больше платить служанке. Да и бабушка Витель после гибели сына разом постарела, опустила руки. А нужно ведь и постирать, и приготовить, и в доме убрать, и полы помыть, и на рынок сбегать, и мужу помочь, и еще тысячу дел переделать… И все это на ней, на Рахели — больше некому… Пришли трудные дни, скудные, нищие: после грабежей не осталось в доме ни денег, ни имущества. Оба они теперь инвалиды — и Рахеля, и Нахманке.
С тревогой смотрела на все это одряхлевшая бабушка Витель. Вот уж не думала она, что в конце своих дней увидит столько горестей и несчастий! Почему, за что? За какие такие грехи сыплются эти напасти на голову внучки святого дилковского рабби Хаима-Йехиэля-Михла Бухмана?
Такими вот вопросами сопровождала свои молитвы эта старая еврейка, утирая горькие слезы в женской половине клойза. В то время еще действовала в Дилкове религиозная община, и не перевелись в ней милосердные люди. Нашлись в городе и родственники разной степени близости. Разве могли они равнодушно смотреть, как пропадают потомки великого раввина?
Но горек хлеб подаяния, горек и черен. Горьки и черны стали дни и ночи несчастного Нахманке. Сам он лежит пластом, как мертвец на смертном одре, жует хлеб подаяния и смотрит, как любимая жена губит себя непосильной работой. И от всего этого хочется ему умереть. Щеки инвалида еще больше ввалились, обострились черты. Кажется, только глаза и живут на бледном его лице.
— Что с тобой, Нахманке? — с тревогой спрашивает Рахеля.
— Ой, Рахеля, — отвечает муж. — Надо бы нам придумать себе какое-нибудь ремесло. Что-нибудь такое, для чего нужны только руки. Тогда не придется нам просить милостыню.
Рахеля гладит мужа по руке. Да, она понимает, что он имеет в виду. В то время в стране уже был объявлен нэп, и некоторые евреи местечка вернулись к мелкой торговле и ремесленному промыслу. Правда, теперь сапожники и портные назывались новым словом — кустари. Но как ни назови, суть та же. Продали Рахеля и бабушка Витель последнее пальто покойного отца, купили на вырученные деньги вязальную машинку и приступили к производству носков. До этого Нахманке целыми днями праздно полулежал-полусидел в своей кровати, и руки его жаждали хоть какого-нибудь действия. И вот нашлось им занятие. Вместе с соседом-столяром Эфраимом-Менделем изготовил Нахманке рабочий стол сложной конструкции, приспособленный специально для вязальной машинки. Очень кстати в Дилкове была тогда же организована инвалидная артель-кооператив, и Рахеля с мужем вступили в нее на правах глухой и безногого. Артель поставляла им дешевое сырье, и Нахманке целыми днями вязал носки, гетры и круглые еврейские ермолки.
Мало-помалу наладилась жизнь в доме по соседству с клойзом. Наконец-то вернулась улыбка на лицо инвалида: нашлась работа и для его рук. С утра до ночи жужжит вязальная машинка на его рабочем столе. Рахеля время от времени подменяла мужа и тоже крутила рукоятку, внимательно следя за движением вязальных штырей, но главным работником был все-таки Нахманке. Она же и без того головы не могла поднять от домашних забот.