— Ясно, — пробормотал я.
— Похоже, сейчас у них все в порядке. — Я не осмелился спросить сам, но мне очень хотелось услышать, что она скажет. — Отца разговор расстроил, зато мать держалась молодцом. Сестра Питера, Тара, живет с ними; она спрашивала о тебе.
— Обо мне?
На мгновение меня охватила паника.
— Да, интересовалась, не знаем ли мы что-нибудь про тебя. Я ответила, что копы потеряли тебя из виду, но, судя по всему, у тебя все нормально. — Кэсси подмигнула. — Кажется, она была к тебе неравнодушна.
Тара… На год или два моложе нас, острые локти и острый взгляд; одна из тех девчонок, что всегда что-нибудь вынюхивают, а затем рассказывают маме. Слава Богу, я ничего не знал.
— Может, мне все-таки поговорить с ней? — хмыкнул я. — Она симпатичная?
— В твоем вкусе: крепкая сельская девица с широченными бедрами. Работает регулировщицей.
— Надо же, — пробормотал я. Настроение у меня поднялось. — Попрошу ее надеть форму на наше первое свидание.
— Значит, я не зря старалась. Ладно, теперь Алисия Роуэн. — Кэсси выпрямилась и заглянула в блокнот, чтобы посмотреть номер дома. — Ты пойдешь?
Я ответил не сразу. Насколько я помнил, мы не часто бывали у Джеми. Обычно проводили время у Питера: в его доме было весело и шумно, по коридорам носились многочисленные братья, сестры и домашние питомцы, мама пекла чудесное имбирное печенье, и мы смотрели мультики по телевизору, купленному его родителями в кредит.
— Да, — произнес я. — Почему бы нет?
Алисия Роуэн открыла дверь. Это была выцветшая женщина с блеклой внешностью в стиле ретро: точеные скулы, впалые щеки, небрежная россыпь белокурых локонов и бездонные синие глаза. Она напоминала одну из звезд старого кино, которые с годами становятся привлекательнее и интереснее. Когда мы назвали себя, я заметил, как в ее глазах вспыхнула искра страха и надежды, но тут же погасла при имени Кэти Девлин.
— Да, — вздохнула она, — да, конечно… бедная девочка… Так они… то есть вы думаете, что это может быть как-то связано с… Пожалуйста, входите.
Как только мы вошли, в ноздри мне ударил запах — крепкая смесь сандалового дерева и ромашки, которая мгновенно захлестнула мое подсознание, выбив из него фонтан воспоминаний. Странный хлеб с зернами внутри, подававшийся к чаю; обнаженная женщина на картине у лестницы, перед которой мы всегда хихикали и толкали друг друга локтями. Игра в прятки — я сижу в гардеробе, обхватив руками колени, по лицу словно дым скользят легкие шелковые юбки, а в коридоре слышен счет: «Сорок девять, пятьдесят!»
Она провела нас в гостиную — на диване накидки ручной вязки, улыбчивый Будда из нефрита на кофейном столике, — и я подумал, чтó сделали из Алисии восьмидесятые годы. Кэсси выдала нашу обычную вступительную речь. На камине — не понимаю, как я мог этого не предвидеть, — стояла огромная фотография в рамке: Джеми сидела на каменной стене, смеясь и щурясь на солнце, а за ее спиной высился черно-зеленый лес. Рядом снимки поменьше, и на одном я увидел три фигурки, стоявшие в обнимку, обхватив друг друга за шею и склонив друг к другу головы в бумажных коронах, — день рождения или Рождество… «Надо было отпустить бороду, — вздохнул я, в панике отворачиваясь от снимков. — Почему Кэсси не дала мне время, чтобы…»
— В материалах дела, — произнесла Кэсси, — говорится, что вы позвонили в полицию и сообщили, что ваша дочь и ее друзья сбежали из дому. Почему вы решили, что они сбежали, а не заблудились или не оказались жертвой несчастного случая?
— Потому что… видите ли… — Алисия Роуэн нервно провела рукой по волосам; ее длинные узкие пальцы казались прозрачными. — Я собиралась отдать Джеми в интернат, а она не хотела ехать. Знаю, это звучит очень эгоистично — может, я и была эгоисткой, — но у меня имелись причины.
— Миссис Роуэн, — мягко промолвила Кэсси, — мы здесь не для того, чтобы вас судить.
— Да, знаю, конечно, нет. Только трудно не судить саму себя, не так ли? А вам… я думаю, вы знаете достаточно, чтобы все понять.
— Мы бы хотели выслушать вас. Все, что сумеете вспомнить, любую мелочь.
Алисия кивнула, но как-то безнадежно. Наверное, за эти годы она уже сто раз слышала что-то подобное.
— Да.
Она перевела дух и закрыла глаза, будто считая до ста.
— Ладно, — выдохнула она. — Когда родилась Джеми, мне было всего семнадцать. Ее отец был другом моих родителей и женат так, что дальше некуда, но я влюбилась в него по уши. Да, очень сложно и дьявольски рискованно — роман на стороне, номера в отеле, сплошное вранье… да и вообще я не верю в брак. По-моему, это какой-то архаичный способ угнетения.
Ее отец. Он был в деле — Джордж О'Донован, адвокат из Дублина, — но она и тридцать лет спустя пыталась его прикрыть.
— А потом вы поняли, что беременны, — вставила Кэсси.
— Да. Он испугался, а мои родители, узнав, испугались еще больше. Заявили, что я должна отдать ребенка на усыновление, но я не согласилась. Сказала, что оставлю ребенка и воспитаю сама. Видимо, меня зациклило на правах женщин — я усматривала в этом борьбу против засилья мужчин. Я тогда была очень молода.
Ей повезло. В 1972 году в Ирландии женщин и за меньшие грехи на всю жизнь упекали в тюрьму или в «прачечные Магдалены».[15]
— Вы поступили очень смело, — произнесла Кэсси.
— Спасибо, детектив. Тогда я действительно считалась храброй особой. Но теперь спрашиваю себя: правильно ли поступила? Если бы я позволила удочерить Джеми, тогда…
— И они с этим согласились? — спросила Кэсси. — Ваша семья и отец Джеми?
Алисия вздохнула:
— Нет. В конце концов они сказали, что я могу оставить ребенка, если мы будем держаться от них подальше. С их точки зрения, я опозорила семью, а отец Джеми, естественно, не желал, чтобы его жена обо всем узнала. Родители купили мне этот дом, очень миленький, но подальше от города — родом я из Дублина, район Хоус, — и иногда подкидывали денег. Отцу Джеми я часто посылала письма, рассказывала, как она растет, присылала фотографии. Я была уверена, что он не выдержит и захочет на нее посмотреть. Может, когда-нибудь так бы и случилось. Не знаю.
— А затем вы решили отправить ее в интернат?
— Тогда мне стукнуло тридцать, — пробормотала Алисия. — И я вдруг поняла, что мне не нравится моя жизнь. Пока Джеми находилась в школе, я подрабатывала в кафе официанткой, но это были просто гроши, если учесть плату проезд, а без образования я не могла получить другую работу… Стало ясно, что я не хочу жить так до конца своих дней. Я мечтала о чем-то лучшем, для себя и для Джеми. Боже мой, я во многом была еще ребенком. Мне не представилось шанса повзрослеть.
— И поэтому, — заключила Кэсси, — вам было нужно побольше времени для себя.
— Ну да. Именно так. — Она благодарно сжала руку Кэсси. — Я мечтала о карьере, чтобы не зависеть от родителей. Мне нужно было хорошо все обдумать. В конце концов я поняла, что придется устроиться на какие-нибудь курсы, а оставить Джеми одну я не смогу… Если бы у меня был муж, семья… Разумеется, у меня есть друзья, но рассчитывать на то, что они…
— Разумно, — невозмутимо кивнула Кэсси. — Значит, вы сказали об этом Джеми…
— Да, первого мая, как только приняла решение. Но ее реакция оказалась странной. Я старалась все объяснить, даже привезла в Дублин и показала школу, но Джеми впала в бешенство. Она кричала, что там девочки тупицы и говорят лишь о тряпках и мальчишках. Сама Джеми была настоящим сорванцом — в дом не загонишь, постоянно на улице или в лесу. Мысль, что ей придется торчать в городской школе и делать то же самое, что остальные, выводила ее из себя. И она не желала расставаться с лучшими друзьями. Джеми была очень близка с Адамом и Питером — мальчиками, которые исчезли вместе с ней.
Я едва удержался, чтобы не спрятаться за собственным блокнотом.
— И вы поссорились.
— Мягко говоря. Хотя это было похоже больше на осаду, чем на битву. Джеми, Питер и Адам буквально взбунтовались. Они объявили бойкот взрослым — не общались с родителями, даже не смотрели в их сторону, не разговаривали в классе, — а на тетрадях Джеми появилась надпись: «Не отсылайте меня».
15
Имеются в виду своеобразные исправительные заведения для «падших женщин», которые в XIX–XX вв. принадлежали ордену Святой Магдалены.