Началась изнурительная гонка. Отправившись около двух часов дня, мы к одиннадцати вечера совершили марш на тридцать пять километров. Отдых был больше для коней, чем для нас, и еще до рассвета вновь в путь с небольшим часовым отдыхом днем. Когда через шесть дней въезжали во Владимир были измотаны в конец, поэтому дополнительно устроили отдых на пять часов, тем более, что некоторых лошадей хотели быстро продать или обменять. Даже три коня не справлялись с предложенной нагрузкой. Частично проблему с конями решил на подворье, что досталось в наследство, просто оставив там, но это было только сорок лошадей.
Меня немного смущало, что Глеб Всеславович никогда не говорил про свое имущество и тогда, как мы стояли лагерем под Владимиром, даже не покидал войско. Вот как оставлять наследство, даже намеком не обмолвившись про него. А имущество досталось богатое. И дом большой, и прислуги, скорее всего, холопов, не менее двух десятков, и серебра, и злата. И оказалось, что и полста коней найдется, что затруднило размещение больше, чем четыре десятка привезенных животных. И зачем ему в городе столько? С тиуном толком и не поговорил. Только сказал управляющему, что придется ему со всеми домочадцами уехать ко мне в поместье, но, если все сохранит, то обязательно получит и должность, и достаток.
За пару часов до рассвета вновь отправились в путь, и через четыре дня были в окрестностях Унжи. Въезжали через поместья, расположенные западнее и я даже выдохнул. Все крестьяне были при деле, работали споро, не было ни суеты, ни каких бы то признаков нападения. Почувствовалось, как общее напряжение воинов спадало. Где-то позади даже послышались скабрёзные шуточки в сторону группы женщин, строем, словно на параде, идущих по дороге.
— О каки гожи ратники, а Леся, можа сладится, а то твой-то токмо меда у горицу нося, а енти и тя донесуть, — нарочито громко сказала одна грузная товарка возглавляющая строй баб.
Женщины залились смехом, да и ратники начали проявлять сдержанную радость. Кто-то в голос оценил шутку, кто только уголками губ. Даже генуэзские арбалетчики смеялись, что порадовало уже меня — осваиваются и язык учат. Однако, я почувствовал и некое презрение к самому себе. Смалодушничал — я просто побоялся спросить о происшедшем, боялся услышать, что это поместье никак не пострадало, а вот других-то уже и нет вовсе. Не задали нужных вопросов и другие из отряда. Некоторые смотрели на меня, ожидая, видимо, активности, но я молчал.
Я осознал расположение своей «ахиллесовой пяты» — это дом и семья. Вот куда ударь меня — и я сломаюсь. Своей смерти я не боюсь. Что-то окончательно изменилось во мне. В первых стычках я убеждал себя в нереальности происходящего, что это — компьютерная игра, и можно «сохраниться», или воспринимал все как очередной исторический форум и, если что, то скорая спасет. Но в последнем бою осознал реальность и стал наркоманом. Выплеск адреналина, который бурлил в крови во время боя, стал опьянять и требовать новых доз. И я себе врал, что смогу без этих ощущений долго жить. Обманывался я и в том, что год смогу работать только в поместье. Вот бы еще оно было — то поместье.
Через час пути в направлении города веселье спало, и вновь появилась злость и решимость. Начали попадаться сгоревшие дома, плачущие дети и женщины, обреченно и бесцельно шастающие мужики. Тел погибших не было, но в раскрывающейся картине они воображением просматривались. Этому поместью, что находилось ближе к городу, досталось сильно.
Не сговариваясь и не получая команды весь отряд пришпорил коней и перешел на рысь, из передового дозора и вовсе выделилась фигура всадника, который пустился в галоп, огибая город в юго-восточном направлении. Это был Ермолай. Вот все чувствует что-то, места себе не находит.
— Андрей, Бер, за Ермолаем, — приказал я, выкрикнув себе за спину.
Нужно обязательно быть рядом с психически неуравновешенным другом. Этот в таком состоянии может много дел наворотить.
Поразмыслив, и сам решил не идти в Унжу, а послал туда Тимофея, чтобы разузнал, как дела обстоят в городе. Мне также было важнее увидеть всю семью в здравии, думаю, что Войсилу буду только мешать. Пока еще час добирались до моей усадьбы, пытался забить голову размышлениями. Но все мысли, так или иначе, уходили в сторону понятий «семья» и «долг». Что важнее для меня? Однозначно семья, которая и формирует мой долг. Я хочу сохранить им жизни и, возможно, достаток и положение. Русь же стоит у пропасти, когда существующий уклад рухнет и повлечет за собой миллионы жизней. Именно миллионы и это для региона, где всего-то не больше шести миллионов живет. Эти потрясения отбросят социально-экономическое развитие на столетия назад. Мой долг — защитить семью и дать возможность моим детям с гордостью ездить в гости к друзьям в Ригу или Галич. Вот только не получается. Уехал и подверг опасности людей, что доверились мне.