Все это напоминало какой-то заговор, в котором Харкорту предлагалось принять участие. От волнения у него перехватило дыхание, и мир показался ему намного интереснее.
– Я, наверное, недолго здесь пробуду, – сказал дядя. – Но пока я здесь, я буду хорошо тебе платить – по золотому безанту за каждый день, когда ты будешь меня охранять. Ты должен смотреть, не появятся ли здесь два человека, которые будут путешествовать вместе. Возможно, они придут пешком. Их легко будет узнать, потому что один из них хромает. Скорее всего, они придут по верхней дороге.
– Дядя Рауль, эти два человека гонятся за тобой?
– Вполне возможно.
– А если я их увижу, я должен скорее сказать тебе?
– Именно так. Согласен?
– Конечно, согласен.
– И еще одно. Никому об этом не говори. Ни деду, ни матери, ни Шишковатому, никому. Согласен?
Харкорт до сих пор помнил, с каким жаром он согласился и как они ударили по рукам. Он находился как раз в таком возрасте, когда нет ничего интереснее и увлекательнее, чем какая-нибудь тайна, а это была самая настоящая тайна, не то что мелкие, ничтожные секреты, которыми обычно ему приходилось довольствоваться.
– Тогда вот тебе первая монета, – сказал ему дядя. – Смотри не потеряй. За каждый день, когда ты будешь держать ухо востро, тебе будет еще по такой же.
Харкорт помнил, каким богачом себя вдруг почувствовал, – золотой безант был царской наградой, такие монеты здесь вообще мало кто видел.
Он самым добросовестным образом держал ухо востро на протяжении пяти дней, после чего в этом уже не было необходимости, потому что на пятый день, глубокой ночью, дядя Рауль уехал, ни с кем не попрощавшись. Но все эти пять дней он давал Харкорту по безанту. Его отъезд в семье не обсуждался, потому что он всегда уезжал именно так.
После того как дядя Рауль уехал, Харкорт больше не следил за тем, что происходит вокруг, хотя время от времени и присматривался. Но те два человека, к его большому разочарованию, так и не появились.
Крутые склоны холмов вдоль реки заросли густым лесом, огромные деревья подступали вплотную к тропе, по которой ехали Харкорт с Иоландой. Их массивные корни цеплялись за самые незаметные трещины, лишь бы в них было немного земли. Все выступы скал покрывали заросли корявого можжевельника и карликовой березы.
Иоланда показала на одно из деревьев, стоящих рядом с тропой.
– Это мое дерево, – сказала она. – Жан обещал мне, что, когда у него будет время, он его срубит и спустит вниз, к мельнице. Это вишня.
Харкорт усмехнулся – ему показалось забавным, какое значение она придает одному этому дереву из множества других и как уверенно утверждает, что оно принадлежит ей.
– А зачем тебе эта вишня? – спросил он.
– Вишневая древесина – самая лучшая для резных работ, – объяснила она. – Волокно у нее тонкое, она легко поддается резцу, но очень прочная, хорошо держит резьбу и прекрасно шлифуется. Я вырежу из нее что-нибудь для аббата Гая. Он говорил, что ему нужна фигура какого-то святого, я ее вырежу.
– Какого святого? – спросил Харкорт.
– Все святые на вид одинаковые, – сказала она. – У них суровые, торжественные лица и просторные одежды. Я сделаю ему святого, а уж он пусть назовет его как хочет.
– Ты знаешь аббата? Тебе приходилось с ним разговаривать?
– Я с ним знакома, но вижусь не очень часто. Как-то прошлой зимой он приходил на мельницу, чтобы договориться с Жаном о каком-то деле, и увидел мои резные фигурки. Тогда он и попросил меня вырезать для него святого.
– Мне давно говорили, что ты занимаешься резьбой. Часто ты это делаешь?
– Почти каждый день. Отец построил сарай, чтобы мне было где работать и чтобы мои фигурки были защищены от непогоды.
– Это замечательный дар, – сказал Харкорт. – Ты где-нибудь училась такому ремеслу?
– Нигде не училась, и никто меня не учил. Кто станет меня учить? Я просто чувствую, как надо сделать. В куске дерева, там, внутри, я вижу фигурку, которая рвется наружу, и помогаю ей освободиться. Или пытаюсь помочь. Будь у меня инструменты получше, у меня бы лучше и выходило. Но у меня только те инструменты, которые сделал мне Жан.
Странная девушка, подумал Харкорт. Очень странная. Сирота, родителей которой никто не знал, она в один прекрасный день просто явилась на мельницу неизвестно откуда, и мельник с женой решили ее приютить. Ей повезло, что она пришла на мельницу, потому что мельник и его жена давно хотели иметь ребенка. За несколько лет до этого у них родился сын, но он скоро умер от какой-то болезни, а больше детей у них не было, хотя они очень об этом мечтали.
Харкорт припомнил, как однажды, сидя на лавочке у мельницы и глядя, как мимо бежит река, мельник рассказал ему, как это случилось.
– Ты можешь вообразить себе наше удивление, мой господин, – говорил мельник, – когда в одно прекрасное утро, в октябре, мы увидели Иоланду она сидела на пороге дома и играла с нашим котенком. Ей было лет семь или восемь. Мы и представления не имели, откуда она взялась, а сама она объяснить не могла. Мы были рады, что она у нас появилась, и взяли ее в дом, хотя все время боялись, что кто-нибудь за ней придет. Мы пытались что-нибудь про нее разузнать, но ни у кого как будто дети не пропадали. И с тех пор она живет у нас. Она стала нам дочерью.
Харкорт вспомнил, что он тогда спросил:
– И вы до сих пор не знаете, откуда она?
– Точно не знаем, – ответил ему мельник, – но очень может быть, что с Брошенных Земель. Вы ведь знаете, там еще остались люди, хоть и немного. Должно быть, кто-нибудь перевел ее через мост под покровом ночи. Чтобы вызволить оттуда.
– У вас есть какие-нибудь основания так думать?
– Нет, – ответил мельник. – Просто такая мысль пришла нам в голову.
Тропа понемногу становилась все более отлогой. Оглянувшись назад, Харкорт увидел поднимающийся ввысь голый известковый обрыв, с которого они спустились. Снизу доносился приглушенный шум большой бурной реки.
Впереди, за деревьями, виднелся мост – прочное сооружение из толстых бревен, покоившихся на огромных каменных устоях. Его возвел какой-то давно забытый легион, стоявший здесь лагерем в те дни, когда вокруг были лишь непроходимые глухие дебри.
При мысли об этом Харкорт, к собственному немалому удивлению, машинально поднял вверх руку, отдавая древним строителям дань молчаливого уважения.
Глава 3
В доме мельника, на кухне, лежал на соломенной подстилке дядя Рауль, укрытый до самого подбородка овчиной. У него были совсем седые волосы и борода и исхудалое лицо, похожее на череп, туго обтянутый кожей. Он спал, и веки его были как тонкие листки пергамента.
– С тех пор как Жан его принес, он так и лежит, – сказала жена мельника. – Никогда еще не видела такого измученного человека. Я хотела было дать ему бульону, велела Жану его подержать, но он так и заснул с ложкой во рту.
– А где сейчас Жан?
– Пошел наверх – посмотреть, не надо ли чем помочь. Я уговаривала его не ходить, уж очень тропа крутая. Разве вы его не встретили?
– Нет, – сказал Харкорт. – Наверное, он пошел другой тропой, что ведет к замку, а мы ехали из аббатства. Иоланда узнала, что я там, и прибежала мне сказать. Дедушка пришлет людей, чтобы перенести его домой.
– Можно и здесь его оставить, – сказала жена мельника. – Хлопот с ним не так уж много, а будить его просто грех. Пусть отдохнет. Бедняга, ему, видно, сильно досталось.
– Спасибо, – ответил Харкорт, – но там, в замке, его ждет дедушка. Он, наверное, и не надеялся когда-нибудь повидать дядю Рауля: столько времени от него не было вестей. Хотя, если вспомнить, он никогда не давал о себе знать, когда уезжал. Старику, должно быть, не терпится снова его увидеть. И матери тоже. Она сейчас, скорее всего, хлопочет изо всех сил, чтобы приготовить ему комнату и настряпать еды по его вкусу…