Несмотря на сумерки, видно было, как у отца потемнело лицо, затряслась борода.
— Ты брось со мной шутки шутить. Молод еще… или, может, я сам чересчур стар. Вот так жизнь… судьба… С твоими-то знаниями да образованием далеко можно было пойти. Это… позор на весь свет!
— Ты ведь еще совсем не знаешь, как далеко я ушел.
— Никуда ты не ушел! Любой ребенок это видит по твоей одеже. Или, может быть, у тебя в банке тысячи?
— У тебя на уме одни жалкие гроши. Вот в этом-то я и ушел далеко: стряхнул с себя рабскую зависимость от твоих грошей.
— Что же ты все это время делал? — перебил Крикис. Потом прикрыл рот рукой и зевнул.
— Как когда… Служил в разных местах…
— А прижиться так нигде и не мог?
— Не мог… и не хотел. Как только мне надоедало в какой-нибудь конторе или лавке, отрясал прах со своих ног и уходил.
Отец кивнул головой.
— Бродяга, как есть бродяга… Ну, сегодня-то ты не уйдешь?
Хозяйка вдруг вскочила с кровати.
— Незачем и спрашивать! Ни сегодня, ни завтра он никуда не уйдет!
— Ну, Лиза, это мы еще посмотрим, — сказал Юрис и взял со стола шляпу.
— А я говорю — нет! — Хозяйка выпрямилась. — Усталого и, может быть, больного человека я на ночь глядя никуда не отпущу. Ты останешься.
— Выйду во двор — здесь, в комнате, слишком жарко…
На дворе он сел на большой камень у забора. Из хлева быстрыми шагами вышел брат его, Карл, остановился напротив, глянул исподлобья. Юрис с интересом посмотрел на него.
— У вас по-прежнему посреди двора загон, — сказал он, — и воняет по-прежнему.
Карл пожал плечами.
— Крестьянский нос должен ко всему привыкать. Это городские господа от любого запаха в обморок падают.
— Падать не падают, а противно. Вы ведь уже шесть лет тому назад собирались загон за хлев перенести и сток для навозной жижи устроить.
— Мало ли что собираешься, да всего не переделаешь… Ты надолго сюда?
— Не знаю, как придется.
— Не знаешь! А кому же за тебя знать?
— Я что-то сдал немного. Придется месяца три отдохнуть.
— Деньги у тебя есть?
— Есть. Четыре рубля с копейками.
— Тьфу! — сплюнул Карл, точь-в-точь как отец в подобных случаях. — И ты думаешь, что мы за четыре рубля будем тебя кормить три месяца? Да я тебя и три дня держать не стану, понял? Я буду работать, а он — отлеживаться, мою кровь сосать! Что ты мне хорошего сделал? Приличия ради, хоть бы десятку брату привез.
Юрис, подперев голову руками, с интересом смотрел на брата.
— Одного дня тебя держать не стану!.. — кричал обозленный Карл.
— Иди-ка лучше спать. Не волнуйся и зря не расстраивайся — тебе завтра рано вставать. А гнать меня не придется, сам уйду.
Юрис встал и вышел в сад. Запущенные яблони, вишни, кусты крыжовника и смородины разрослись, словно лес. Под ногами хрустели опавшие сухие ветки, крапива жгла руки, от влажной земли поднимался запах гнили. Юрис остановился в темноте и приложил ладонь ко рту. Гнилостный запах, казалось ему, шел здесь от каждого стебелька… Воздух был такой, что спирало дыхание.
Он пошел в самый дальний угол сада, где стояла полуобвалившаяся, обвитая плющом беседка. Тут он когда-то любил сидеть. Ни дорожки, ни тропинки — все заросло, замшело. Кусты крыжовника и колючий бурьян цеплялись за платье. Мрак, казалось, глыбами опускался с покрытого туманом неба, ничего нельзя было разглядеть. Со стороны дороги доносился стук колес и фырканье лошадей.
Чуть не ощупью добрался он до беседки. Она совсем сгнила и развалилась. Нагнувшись, он вошел в нее, осторожно сел на трухлявую дощатую скамейку. Она хрустнула, но выдержала. Внутри тоже все заросло крапивой и лебедой. Должно быть, сюда давно никто не заглядывал.
«Может быть, после меня за эти шесть лет никто здесь и не был», — подумал Юрис, и ему опять стало немного легче.
Вдруг он вздрогнул и насторожился. На дворе отец бранился с Карлом. Но он прислушивался к другому: кто-то шел по саду, шел и останавливался. «Зачем она идет, что ей нужно?» — спросил он себя, но не мог и не хотел ответить на этот вопрос.
Кусты зашуршали, шаги стихли, и у входа в беседку возникла темная фигура.
— Ты тут, Юрис?
— Да, Лиза. Извините, — мачеха!.. Входите, входите.
Она еще плотнее укуталась в большой платок и, нагнувшись, вошла.
— Где ты сидишь? Темно, ничего не видать.
— Темно… Садись сюда, — он хлопнул рукой по скамье.
Она села и поправила выбившиеся из-под платка волосы.
— Ишь куда забрался. Точно спрятался… Ты, должно быть, боишься… меня или еще кого?
— Может, и так…
— Почему ты… — Она замолчала и стала прислушиваться. Слышно было только, как отец с сыном бранились во дворе. — Ты не болен?