— Макс, — говорит фру Виттинг, — этот господин — наш коллега. Его интересуют последние протоколы доктора Манолова. Можно ему взглянуть на них?
Макс распахивает дверь пошире, окидывает нас усталым и полным равнодушия взглядом.
— Момент, фрау Виттинг! — говорит он и исчезает за одной из боковых дверей.
Через минуту он возвращается в халате, из кармашка которого выглядывает дозиметр. Затем отпирает соседнюю дверь и приглашает войти.
Мы оказываемся в узком бетонном склепе, залитом ярким светом люминесцентных ламп, с маленьким преддверием, в котором находится встроенный шкаф и электронные часы. Следующее помещение немного просторнее. В нем стоят лабораторные столы, а в одной из стен проделано круглое окно с толстым свинцовым стеклом. Под ним установлено странное сооружение — манипулятор с рукоятками управления. За стеклом, в радиационной камере, на столе, отливающем белизной, покоятся две длинные металлические руки робота. Стоит включить манипулятор и они придут в движение, с точностью до миллиметра повторяя движения человеческих рук. В подобном сочетании грубости металла и невероятной точности есть что-то космическое, неземное.
Макс проходит вперед, открывает один из шкафов у стены, достает прошнурованную толстую тетрадь и подает ее Виттинг. Она перелистывает несколько страниц и протягивает тетрадь.
— Вот здесь, ознакомьтесь.
Я вижу почерк Манолова, даты, номера подопытных животных. Все это вписано в готовые формуляры, облегчающие работу. Однако тотчас понимаю, что здесь лишь половина того, что мне необходимо: электронные счетчики на контрольных лентах зафиксировали дозы облучения подопытных животных. Но результатов последних исследований нет.
Я достаю из кармана листок с номерами опытов, которые мне нужно, и подаю его Максу.
— Можно ознакомиться с результатами вот этих опытов, коллега…
— …Нильсен, — учтиво кланяется он. — Прошу меня извинить, но для этого необходимо…
— … разрешение, которое у меня есть и которое я депозирую после получения копии! — заканчиваю я вместо него.
— Тогда все в порядке, — вновь кланяется Макс. — Надеюсь, завтра к обеду все будет готово. — Он внимательно смотрит на номера. — Я позабочусь об этом, здесь не так много работы.
Я благодарю его и обращаюсь к Виттинг:
— Простите, пожалуйста, за назойливость, но можно взглянуть на дневниковые записи последних наблюдений?
В первый момент она не понимает или делает вид, что не понимает моего вопроса.
— Последних наблюдений? Ах, да… Вы спрашиваете о физиологических и иммунологических наблюдениях. Они у доктора Ленарта. Это срочно?
— Нет, не очень, — отвечаю я. — Могу завтра еще раз заглянуть к вам. Скорее, в них больше заинтересована доктор Велчева.
Я поворачиваюсь к ней, и она сразу же включается в игру.
— Мы хотим повторить некоторые из последних опытов, — подтверждает она мои слова, — и продолжить работу по теме доктора Манолова. Если вы не имеете ничего против, мы попросим разрешения у профессора Ротборна.
Анна Виттинг на секунду задумывается и, не усмотрев в подобном желании ничего недозволенного, обращается к Максу:
— Как по-вашему, Макс, мы располагаем запланированным радиационным временем?
Вопрос, разумеется, носит риторический характер, ибо все зависит только от нее. Разрешение профессора — чистейшая формальность. Он вообще не может знать, что именно и на какое время планируется.
Как не знаю и я, приведут ли планируемые мной шаги к каким-либо обнадеживающим результатам.
ИНСПЕКТОР ДЕБРСКИЙ
После обеда я вновь сижу над дневниками в “ротонде”. Делаю выписки, сравниваю данные и все больше убеждаюсь, что мне необходимо поговорить с Ленартом. Я раздобыл его адрес и телефон и пытался дозвониться до него из кабинета Велчевой. Разумеется, впустую. Нужно заказать разговор с Парижем, а также с небольшим городком на побережье Бретани, где проживают его родители.
Рабочий день института заканчивается в шестнадцать часов. В коридоре делается шумно, в мою берлогу заглядывает Велчева и Эмилия и сочувственно справляются, не нужна ли мне их помощь. Показываю некоторые места в дневниках, и Велчева спокойно, стараясь не задеть моего самолюбия, расширяет мои познания в области иммунологии. Только я не самолюбив, а просто хочу выяснить для себя возможные ходы-выходы и не запутаться в лабиринте экспериментов.
Женя был человеком с воображением. Причем — не простым. Кажется, будто вся его работа в институте строго делилась на две части и выполнялась двумя непохожими людьми. Одна охватывала тему по трансплантации и выполнялась по всем правилам работящим и педантичным ученым, не позволявшим себе ни малейших отклонений от нее. Потом появлялся другой человек. Человек воображения, необузданной фантазии. Женя буквально преображался, часто отступал от всякой научной логики. Проводил опыты с невероятными веществами, выдумывал эксперименты, за которые подвергся бы безжалостному разносу на любом научном совете. Это были его стихия, радость и муки творчества.
Увы! Должен сказать, что если он и добился чего-то полезного, то только в области трансплантации. Ему удалось сделать несколько, пускай не очень важных, но все же открытий. А фантазии так и остались фантазиями, сколь бы мне ни нравились романтики в науке.
Велчева и Эмилия уходят. Часам к пяти я решаю, что пора закругляться и ехать в комиссариат, где Ханке, должно быть, уже заждался меня.
Так оно и есть. Как только я переступаю порог его кабинета, Ханке встает и без лишних слов снимает с вешалки свой плащ. Глянув в окно, комиссар морщится как от зубной боли.
— Предлагаю ехать на дежурной машине. Как вы считаете, мы быстро покончим с этим делом?
— Боюсь, как бы потом не пришлось начинать все с начала! — мрачно отвечаю я.
Слова эти слетают с языка помимо моей воли. Сказались напряжение и тревога, преследовавшие меня с самого утра. Как бы ни старался я заставить себя не волноваться и трезво оценивать ситуацию, мне не удается отделаться от предчувствия, что вот-вот всплывут веские доказательства, которые скажутся на всей дальнейшей судьбе расследования.
Ханке морщится еще больше. Ему тоже не до светских бесед. Он нажимает кнопку селектора и вызывает служебную машину.
Минут через пятнадцать мы въезжаем на территорию порта и останавливаемся у серого четырехэтажного здания таможни с унылым фасадом и маленькими окнами.
Лаборатории по исследованию наркотиков находятся на третьем этаже. За обычной на первый взгляд дверью установлена двойная решетка. Чуть в стороне прохаживается полицейский в форме.
Биологическая лаборатория по размерам не велика, однако оборудована по последнему слову техники. Микроскопы и другие приборы здесь новейших моделей, а в глубине находится изолированный отсек для работы с опасными веществами. Все вокруг блестит чистотой и пропитано едким запахом формалина.
Ханке чувствует себя здесь как дома. Он представляет меня персоналу лаборатории — пожилому худому химику, молодому биологу и серьезной на вид лаборантке. Потом усаживается на стул и предоставляет вести дальнейшие переговоры мне.
Как мы и договаривались, я стараюсь как можно правдоподобнее изложить версию о задержанном нами контрабандном товаре и достаю две из своих пробирок. Химик Петерсен-оказывается, он имеет ученую степень доктора — рассматривает их содержимое, задает несколько дополнительных вопросов и заводит тихий разговор с биологом. Я хорошо понимаю трудность, с которой они столкнулись. Перед ними новый, неизвестный яд, которого нет ни в одном справочнике. Поэтому опыт придется проводить по аналогии с исследованием других ядов. Сам опыт займет не больше десяти минут, но его подготовка — дело не простое и опасное.