— У меня есть кое-какие планы, — осторожно говорю я. — Но очень хотелось бы рассчитывать на то, что все пока останется строго между нами. Хоть на несколько дней. Это возможно?
Ханке откидывается на спинку кресла и задумывается. Его взгляд становится неподвижным. Он понимает мое желание не ставить в известность Департамент о моих новых планах хотя бы в течение нескольких дней. Поэтому комиссар прикидывает все возможные для себя плюсы и минусы подобной ситуации. Вырисовывается неясная картина, которая может затянуться на месяцы. Ханке — человек достаточно опытный, и, вероятно, не раз испытавший на собственной шкуре помощь начальства. В то же время он знает, что чересчур резвые комиссары, любящие поднимать излишний шум, быстрее других оказываются на пенсии.
Мое предложение берет верх.
— Хорошо! — соглашается он. — Что мы теряем? Практически ничего. Никакие мы не суперполицейские, как вы сами могли в этом убедиться!
— Вы обеспечите человека для наблюдения за автомобильным кладбищем?
— Мне нравится эта идея. Вы его получите.
Мы переходим к обсуждению практических вопросов. А их немало. Хотя сомнения продолжают терзать Ханке, он решается оказать мне помощь. Кольмар организует перевозку разбитой машины. Он будет знать только то, что необходимо. Информация об ампуле с ядом останется нашей тайной.
Мы уговариваемся о способах связи, о необходимых людях, и это отнимает массу времени. За окнами уже поздний вечер, напоминающий о себе ярким свечением неоновых реклам.
Пора прощаться с Ханке. Мы обсудили и уточнили несколько вариантов. Не могу сказать, что я от них в восторге, но приходится учитывать целый ряд обстоятельств. Тот, кто отдал приказ вмонтировать микрофон и ампулу с ядом, не привык церемониться с кем бы то ни было, к тому же приходится помнить о такой простой вещи, как шумиха в прессе и инсценировка дипломатического скандала. Центр, скорее всего, находится не в Кронсхавене, здесь в лучшем случае помещается один из его филиалов.
Мы с Ханке пока не собираемся трубить о своих подозрениях, касающихся промышленного шпионажа. Версия, которую мы будем поддерживать перед его помощниками, выглядит вполне правдоподобно: катастрофа, причины которой следует выяснить подробнее, для чего необходимо дополнительное расследование.
— Минуточку, коллега, — обращается ко мне Ханке и достает из своего стола большой серый конверт из плотной бумаги. — Инспектор Кольмар оставил для вас какие-то снимки и списки.
Я беру конверт и задумываюсь.
— Знаете… у меня к вам еще одна просьба. Пусть лейтенант Кольмар подготовит справку о случаях серьезных преступлений, совершенных в последнее время. Которые еще не расследованы. Убийства, исчезновения и т. д. …А вы, если не трудно, держите меня в курсе новых. Может быть придется заняться их сопоставлением.
— Я распоряжусь, — кивает Ханке. Понимаю, что вас волнует.
Мы прощаемся, и через минуту я сажусь в “вольво” и смотрю на свои часы, вернее — на интересующую меня стрелку.
Нет, пока никто не удостоил меня своим вниманием.
Будем считать, что у меня еще есть время и нужно использовать его с пользой. Причем желательно поторопиться, потому что я опять чувствую приближение головной боли. День был трудным, а впереди куча непочатых дел.
Наконец, я решаю, что правильнее всего вернуться в пансион и еще раз осмотреть номер Манолова. Может быть, мне удастся обнаружить новые следы.
***Комната в том же виде, в каком я ее оставил вчера вечером. Никто сюда не входил, как о том свидетельствует моя микротехника. В желтом свете бра все выглядит будничным и спокойным: заваленный журналами стол, небрежно заправленная кровать, пишущая машинка с подложенными под нее листами. Кажется, будто Манолов недавно встал из-за стола и вышел поболтать с коллегами или выпить чашечку кофе в баре. Его вещи продолжают жить, даже цветы в вазе не увяли. Их горьковатый аромат я почувствовал еще у двери.
Сажусь в кресло, устраиваюсь поудобнее. Нужно подумать, собраться с мыслями. В сознании всплывают картины сегодняшнего дня: Кольмар и эксперимент на шоссе, зловещие находки в разбитой машине, работа над протоколами в “ротонде”, Эмилия, странная ошибка в расстановке колб с сывороткой. Затем встречи в радиологии. Макс. Почему именно Макс, куратор из бетонного подземелья так врезался в память? Я вспоминаю лабораторию таможни, Петерсена, маски с респираторами и погибших морских свинок. Возникает опасение, что столкнулся с противником, который намного сильнее меня. Он стоит в стороне, неведомый мне, и пристально следит за моими действиями.
Я уже знаю, что подобное настроение — следствие усталости и отсутствия ясного следа. Пройдет. Мне ведь тоже уже многое известно. Известно, что Манолов был убит, а тот, кто сделал это, имеет еще одну задачу. Наверняка он еще здесь, в городе. И будем надеяться, попадет в ловушку, которую я ему приготовил. Только как бы не пришлось заплатить за это дорогой ценой!
Я достаю из “дипломата” бумагу и принимаюсь за шифровку телексов в Софию. Представляю, что будет, когда один из них завтра утром ляжет на стол генерала, и что за этим последует!
Вынимаю фотографии из конверта и рассматриваю их. На увеличенных снимках хорошо видны отдельные детали. Я доволен — Кольмар точно объяснил специалистам, что от них требуется. Неясные места пересняты с помощью специальной техники, из фотографий выжато все, что было можно.
Автомобили на дороге. Двое мужчин, извлекающих мертвого Манолова из смятой машины. Тупая морда грузовика и шофер, уронивший голову на баранку. Носилки с Евгением. Опять грузовик, шофер лежит на асфальте среди осколков стекла. Автомобили на обочине. Прибытие полиции. Констебль в белой каске, наводящий порядок.
Вновь возвращаюсь к начальным кадрам. Не могу себе объяснить причину, но в грузовике мне что-то не нравится — то ли как он остановился, то ли широко распахнутые дверцы его кабины.
Не могу понять, что же мне здесь кажется странным. Собираю в кулак все оставшиеся силы, напрягаю сознание, но ничего не выходит. Проходит несколько минут, но сознание по-прежнему отказывается мне повиноваться.
Раздосадованный на себя я убираю фотографии. Чрезмерная усталость и обостренная подозрительность — вот и все. Именно эти вещи мешают работе сознания вместо того, чтобы помочь ему сосредоточиться на самом важном.
А самое важное — добраться до причины убийства. До того, что Манолов знал и унес с собой в могилу.
Я встаю и пытаюсь воссоздать хронологический порядок событий того вечера. Он сидел за этим столом. Просматривал журналы при свете настольной лампы, сменил исписанный лист в машинке. Потом взглянул на часы и поднялся.
Его машина со смертоносной ампулой, спрятанной в системе вентиляции, находилась внизу. Предполагал ли он, что за ним следят? Не думаю. Он выехал из города и отправился по шоссе в Юргорден. Поворот, еще поворот. Мелкий дождик. Мириады капель покрыли смотровое стекло, в них переливались радугой лучи фар встречных автомобилей.
А впереди все было уже подготовлено. На придорожной стоянке у скалы с потушенными фарами замер автомобиль, притаившийся как призрак. Из него радиосигналом была подана команда взрывному устройству ампулы с ядом. Манолов не успел его увидеть. Он проехал рядом, и в следующий момент ампула взорвалась с тихим звуком, неслышным в шуме мотора.
Затем — боль. Невероятная, невыносимая боль, как от удара ножом в грудь! Боль, пронизывающая каждую клетку тела, не позволяющая ни вздохнуть, ни выдохнуть. Мгновенный страх, парализующий сознание, возвещающий о том, что ты осужден на смерть. Нет времени раздумывать, а тем более предпринимать что-то. И лишь в последнюю секунду помутнившийся взор различает несущиеся навстречу огромные, слепящие огни.