В коридорах безлюдно, обитые искусственной кожей двери слепы и глухи. Нахожу дверь с табличкой “Директор” и, полагаясь на везение, вхожу.
Это приемная, в которой хозяйничает секретарша — молодая, энергичная особа, она ведет разговор по селектору и одновременно беседует с мужчиной, расположившемся на диване для посетителей Секретарша окидывает меня оценивающим взглядом и моментально догадывается, какое именно учреждение я представляю.
Через минуту я узнаю, что господина директора нет, но она с удовольствием окажет мне любую посильную помощь.
К отсутствию директоров я уже успел привыкнуть. Поэтому я успокаиваю ее и говорю, что мне нужен не столько сам господин директор, сколько кто-нибудь, у кого я бы мог навести справки о путевых листах и накладных, которые выдавались шоферу Тине Йенсену, работающему у них. Не более, чем простая формальность. Она выслушивает мои сбивчивые объяснения и, нажав кнопку селектора, сплавляет меня к начальнику транспортного отдела.
Он ждет меня в кабинете — низенький, плешивый и чрезвычайно подвижный бодрячек, похожий на уроженца знойного юга — и встречает служебно-вежливой улыбкой.
— Господин инспектор? — он встает из-за стола. — Понимаю, все понимаю! Вас интересуют путевые листы. Представители страховой компании уже просматривали их. Еще позавчера! Прошу вас!
Он пододвигает ко мне толстую папку, лежащую на столе. Что, накладные? На столе появляется еще одна папка. Если господин инспектор желает, он мог бы поработать в отдельной комнате, где его никто не будет беспокоить.
То, что здесь до меня уже побывали представители страховой компании, мне не нравится, хотя этого можно было ожидать. Среди страховых агентов встречается немало типов, готовых за определенную мзду оказать услугу кому угодно. В том числе не гнушающихся и промышленного шпионажа.
— Это всего лишь простая формальность! — говорю я. — Дело совершенно ясное, но, как вы понимаете…
С его стороны следует неизменное: “Понимаю, все понимаю!”, Он с готовностью показывает последние путевые листы Йенсена, накладные, выданные той злополучной ночью, и без умолку трещит о добродетелях “старины” Тине, которого все, ну просто буквально все уважают и высоко ценят
Я небрежно просматриваю голубоватые листки, испещренные подписями и отметками о времени погрузки и разгрузки, проставленными в ту ночь. Стараюсь, чтобы мое поведение не навело его на мысль об инспекторе, напавшем на след. Я изучу эти документы, а также карту с маршрутами, разложенную на столе, ночью, когда их фотокопии будут лежать передо мной, а пока методично снимаю их микрокамерами, скрытыми в моих запонках. Запонки эти довольно безвкусные, как и мои часы, а поблески-вание крупных поддельных рубинов человек неопытный мог бы принять за игру света. Вот только не знаю, насколько неопытен этот плешивый и чрезмерно подвижный дядька.
Заканчиваю так называемую проверку, во время которой мой любезный собеседник успевает оглядеть меня, заказать кофе и даже посетовать на ухудшившуюся конъюнктуру перевозок. Во всем, оказывается, виноват проклятый энергетический кризис. Цены растут, и “Скандии” приходится ежедневно бороться с конкуренцией, да еще заботиться о сохранении своей репутации. Фирма ни разу не опоздала с доставкой, ни разу не отказала клиентам.
И т. д. и т. п. Я поддакиваю, пью кофе (который, несмотря на энергетический кризис, оказывается превосходным) и, наконец, откланиваюсь. Он провожает меня почти до самого выхода из филиала.
На улице я устанавливаю, что за мной следят. На какую-то долю секунды боковым зрением я фиксирую далекий отблеск.
Я замираю, ибо мне хорошо известно, что он может означать в туманный день.
Это или линза телеобъектива, или глазок оптического прицела.
Главное не суетиться, ничем не выдать себя. Как автомат, я шагаю за пожилой женщиной с большой хозяйственной сумкой на колесиках. Сохраняю спокойствие, хотя по спине ползают мурашки.
Значит, появились. Давно пора.
Это не оптический прицел, для этого еще рано. Я еще им нужен, необходим в их игре!
А страх во мне продолжает расти. Он прокрадывается в каждую клеточку тела, время от времени прорываясь в сознание. Еще немного, еще несколько шагов под прикрытием женщины! Два, три… шесть…
Между мной и предполагаемым глазком прицела — стеклянные двери супермаркета, металлические стеллажи отделов. Я отворачиваюсь, рассеянно смотрю на людской поток.
За стеклянными витринами, на стоянке, находится с десяток автомобилей. Все они пусты. Лишь в одной сидит какой-то мужчина. Он скучает, опершись на баранку, выставив локоть наружу через опущенное боковое стекло, поскольку он далеко, я не могу рассмотреть его лицо.
Нет, это не оптический прицел. Стрельба из машины предполагает наличие иных условий.
Как только я понимаю это, подленький страх начинает таять, вместо него приходит ненависть. Так и подмывает выйти из магазина, подойти к нему… Ноги сами несут меня. Пересекаю стоянку Рывком распахиваю дверцу, в окно которой он нагло выставил локоть. Кулак опускается на ненавистное лицо.
Ничего подобного, разумеется, не происходит. Я выхожу из супермаркета и направляюсь к своему “вольво”, послушно ожидающему меня у автомата. Нельзя ничего себе позволять даже в мыслях. Выражение лица должно оставаться абсолютно равнодушным. Физиономия должна отвечать представлению о рассеянном, тупом и не очень добросовестном инспекторе, который недостаточно опасен, чтобы его отпра вить на тот свет, но и не так глуп, чтобы оставить его без наблюдения.
Завожу машину и трогаюсь с места Делая разворот, покидаю стоянку и вдруг до меня доходит, что по существу я не знаю, где находится база института. Как мне объяснила Велчева, она расположена за городом. Подобные базы обычно располагаются вдали от городов, воздух которых загрязнен, чаще всего для них отводят место в горах. Но здесь горы кончаются, за городом встают каменистые холмы, спускающиеся к морю
Я стараюсь выбирать улицы, ведущие в сторону этих холмов. Напряжение спадает. Веду машину неторопливо, делаю остановку, чтобы купить газеты и расспросить о дороге к базе.
Того, кто следил за мной, я потерял из виду. Его машины не видно, да ее наверное и не разглядеть в тумане, который еще не рассеялся. Шоссе поднимается вверх, по обеим сторонам мелькают дачи, на крутых поворотах в разрывах молочной пелены внизу просматривается Юргорден. Где-то в заливе протяжно воет корабельная сирена, словно невидимый диковинный зверь.
После одной из дач вырастает высокая ограда из кованого железа. Судя по описанию, которое я получил, это и должна быть база. Ограда завершается массивными железными воротами. Сбоку — табличка с голубой эмблемой ЮНИЭЛ, два—три приткнувшихся автомобиля.
Оставляю “вольво” и начинаю утомительные переговоры с вахтером, который выходит из сторожевой будки, прячущейся за воротами.
Вероятно, это бывшее имение, купленное ЮНИЭЛ. Нарядная двухэтажная постройка в довоенном стиле с белыми колоннами, с украшенным барельефами фасадом. Перед ней простирается парк, засаженный кленами, мокрые медно-красные листья их ковром устилают траву. Спокойствие и тишина, все тонет в воспоминаниях о прошедшем лете.
Вахтер методически выполняет все предписанные инструкциями действия: телефонный разговор с кем-то, кого отыскать не так просто, проверка моих документов, запись в толстой тетради. Наконец, он говорит:
— Проходите! Фрекен Линдгрен встретит вас.
Я подхожу по аллее к дому и вижу, что меня уже ждут.
Фрекен Линдгрен — низенькая, очень светлая, с нежным личиком. Она относится к тому типу женщин, возраст которых определить очень трудно и которые часто походят на рано состарившихся девушек. Крахмальный халат без единой морщинки, русые волосы тщательно упрятаны под марлевый тюрбан. У нее большие серые глаза, глядевшие на меня строго — без неприязни, но и без особого удовольствия. Мы идем по коридору и останавливаемся у одного из многочисленных встроенных в стену шкафов.