— Ничего, продолжайте!
— Он мне показался каким-то очень уж задумчивым. И без того он был не из разговорчивых, но тогда… Мог бы сказать хоть пару слов.
Мой собеседник явно чего-то не договаривает. Стоименов был не один, а со спутницей. Поэтому вполне естественно, что Манолову было просто неудобно останавливать его и задавать вопросы.
— Мне не хотелось бы ставить вас в неловкое положение, но я обязан выяснить картину последних часов жизни Манолова. Вы тогда были не один?
— Для вас это действительно важно?
Понимаю. Он просто боится, как бы чего не прознала оставшаяся в Софии жена.
— Все останется строго между нами. Ее имя?
— …Хелен Траугот. Работает в радиологической лаборатории… Лаборанткой у доктора Ленарта.
Признаться, я ожидал чего-нибудь в этом роде. Я устраиваюсь на стуле поудобнее и внимательно наблюдаю за Стоименовым.
— Все же лучше, если вы об этом узнаете от меня… — лебезит он. — Только не подумайте, что это серьезно! Просто мы сошлись на почве общих интересов…
Не знаю даже, стоит ли обращать на него внимание. Совершенно ясно — доморощенный донжуан сдрейфил, узнав, что я вчера побывал в радиологической лаборатории. Значит, вся эта игра с половинками бланков была затеяна, чтобы встретиться со мною с глазу на глаз и просить не выдавать его амурных похождений с лаборанткой!
Но она — лаборантка Ленарта. Все опять упирается в человека, связанного по работе с Маноловым и исчезнувшим в самое неподходящее время.
Стоименов изо всех сил пытается скрыть от меня свой страх. Да мне и нет нужды больше расспрашивать его. Следует только запомнить это имя — Хелен Траугот.
— Не волнуйтесь, никого это не интересует. — заверяю я его. — Но у меня еще один вопрос. До которого часу у вас оставалась фрекен Траугот?
— Если мне не изменяет память, я проводил ее около двенадцати.
— Она живет в городе?
— Да, на улице Остергатан. Очень прошу вас… не расспрашивайте ее о том вечере! Я ничего от вас не скрыл.
— Подробности меня не интересуют! — успокаиваю я его и улыбаюсь, хотя радоваться абсолютно нечему. — Когда вы вернулись, в коридоре или возле комнаты Манолова вы не заметили чего-нибудь подозрительного?
— Нет. Вернувшись, я немного почитал и к часу заснул.
— Хорошо. Теперь, вам предстоит повторить часть опытов доктора Манолова, не так ли?
— Да. Нина… то есть доктор Велчева, уже дала мне необходимые указания. Можете рассчитывать на меня. Все будет сделано в лучшем виде.
— Не сомневаюсь. Только хотел бы вас попросить, не торопиться с протоколами. Доктор Велчева сообщит всем, когда нужно будет приступать к работе над ними.
— Понимаю, — кивает Стоименов.
К нему уже отчасти вернулась прежняя самоуверенность и, погасив сигарету в пепельнице, он встает и выходит.
Я разглаживаю тыльной стороной ладони половинки квитанций и приступаю к их изучению. Стоименов говорил, что их просто выбрасывают. А Манолов сохранил, значит они зачем-то были ему нужны.
Придвигаю к себе дневники и начинаю сверять по датам опыты, для которых выпысывались эти животные. Шесть кроликов по теме иммунной трансплантации, над которой они работали вместе с Ленартом. Животных вначале обрабатывала Эмилия. Затем по программе их облучали. Это было сравнительно давно, полгода назад. На обратной стороне квитанций Манолов записал дозы облучения, потом зачеркнул, но в конце концов повторно вычислил те же дозы. На одной из половинок другой ручкой сделана приписка:
“Ошибочно выданы, милый мой!”
И ниже:
“Нужно проверить вместе с Эрвином! Четыре?”
Гляжу на эти две строчки и ничего не понимаю. Он всегда обращался к себе во втором лице: “милый мой”., дорогой доктор”, но далее следует какая-то абракадабра. Что выдано ошибочно? Животные? И что нужно было проверить вместе с Эрвином?
Верчу листок и так и этак, но никаких иных записей не обнаруживаю. Лишь вычисления и эти две строчки. Одновременно чувствую, что они важны, что необходимо обязательно докопаться до их смысла.
“Четыре?”
Похоже на кроссворд или головоломку, из которой убраны слова и осталось лишь ненужное. Но это связано с вычислениями, иначе зачем бы Манолову потребовалось писать эти загадочные фразы.
Они должны были что-то проверить с Эрвином Ленартом. Что-то, о чем знали только они и никто больше.
Я встаю со стула и начинаю расхаживать по комнате. Затем вновь возвращаюсь к дневникам и решаю проследить дальнейшую судьбу этих животных. Так, значит их выписали из вивария для совместной темы, касающейся трансплантации. На следующий день Эмилия подготовила их, затем последовало облучение в радиологической лаборатории и кроликов вновь вернули в виварий, на сей раз в клетки для подопытных животных. Ничего особого я в этом не вижу. Подобные опыты проводились и прежде, это отражено в протоколах.
Мне нужен Ленарт. Но вот где он — в Париже, в Ан’экс ле Мер у больной матери или где-то еще? На попытки связаться с ним по телефону уйдет не один день. И что я ему скажу? Что доктор Манолов, с которым он работал, погиб в результате несчастного случая? Или что инспектор из Софии занимается расследованием и просит объяснить непонятную запись о какой-то ошибке?
Представляю себе удивленное молчание на другом конце провода. Затем: “Коллега Манолов погиб? Как жаль! Но какое отношение к этому могу иметь я и вообще… Да, я собираюсь вернуться в конце месяца. Если, господин инспектор… вы все еще будете находиться в Кронсхавене, я с удовольствием встречусь с вами. Хотя и вряд ли смогу сообщить что-либо заслуживающее внимания”.
В этом месте нас обязательно прервут и телефонистка любезным тоном назовет сумму, причитающуюся за разговор. Доктор Ленарт так и не поймет, что же мне было от него нужно. Если я еще буду находиться в Кронсхавене…
Вот таким будет наш разговор. Учтивые извинения — только и всего.
Я без толку расхаживаю по комнате, стараясь сосредоточиться. В конце концов запись может оказаться чем-то незначительным, не имеющим никакого отношения к делу.
Нужно поговорить с Эмилией, все же она была здесь самым близким Манолову человеком.
Запираю “ротонду” на ключ и через минуту появляюсь в лаборатории Манолова. Эмилия сидит за столом у окна и занимается растворами в колбах. Я тороплюсь успокоить ее — нет, ничего не случилось, просто посижу рядом и понаблюдаю за ее работой.
Она — лаборантка высшего класса, все ее движения точны, отмерены и бесшумны. Эмилия является как бы неотъемлемой частью лаборатории и ее атмосферы. Милая девушка, умный и опытный работник, ей нравилось проводить опыты с Женей. Видела все его недостатки, старалась прощать его небрежность л несобранность, создавала вокруг него обстановку, в которой ему легче думалось и работалось. Интересно, понимал ли он, кто находился с ним рядом?
— Эмилия, — тихо говорю я, — в ходе какого из опытов была допущена ошибка?
Она зажимает пальцем горлышко пробирки с раствором и смотрит на меня непонимающим взглядом.
— Какая… ошибка?
— Вот, взгляните.
Она отставляет пробирку и смотрит на листок, который я ей подаю. Удивление ее абсолютно неподдельно.
— Не знаю. Наверное с животными, но почему они выданы ошибочно?
Она рассматривает обратную сторону листка.
— Заказ оформлен как полагается. А Эрвин… это доктор Ленарт.
Она ничем не может помочь мне, просто с Маноловым у них не заходил разговор об опытах этой серии.
— А животных вы помните, Эмилия? Ведь это было сравнительно недавно.
— По-моему, да Ну конечно же! Я их готовила к опытам и относила на облучение.
Я опять оказываюсь в тупике. Не пойму, как найти эту ошибку, Манолов ведь не зря шутливо назвал себя “милый мой”! Может быть, есть смысл проверить вычисления? Но для этого мне придется навести справки в радиологической лаборатории. У Анны Виттинг. Или у лаборантки доктора Ленарта — Хелен Траугот. Лучше у Хелен Траугот, проявляющей повышенный интерес к мужской половине болгарской группы1