Мой удар достиг цели. Слово «скука» было для нее невыносимым оскорблением, а мое спокойствие внушало ей больше страха, чем открытая злоба.
— Со временем я выплачу все и Юлиусу, и портному, — сказала я. — Я сама поговорю с моей бывшей свекровью, улажу вопрос с денежным пособием. И на этот раз без Юлиуса.
На пороге она окликнула меня. Вид у нее был очень озабоченный.
— Что вы скажете Юлиусу?
— Ровным счетом ничего, — ответила я. — Мы с ним больше никогда не увидимся.
Выйдя на улицу, я зашагала, напевая про себя. Нечто вроде веселой злости вселилось в меня. Я все-таки покончила с этим враньем. Меня содержали и холили, чтобы развлекать всю эту публику. Как их, наверное, веселил мой независимый вид, мои похождения… Да, они здорово провели меня. Я была в отчаянии, но вместе с тем испытывала и облегчение: теперь я знала, что делать. Они надели на меня красивый золотой ошейник, но цепь лопнула. Все хорошо.
Я собрала свои вещи, и чемодан оказался полупустым. Я взяла лишь то, что осталось у меня после Алана. И правда, сказала я себе с иронией, самоуважение — не мой конек. Благодаря своей слепоте и детскому оптимизму, я позволила Юлиусу сделать меня посмешищем в глазах людей и в своих собственных глазах. Я оглядела благодарным взглядом это жилище, где исцелилась от Алана и узнала Луи. Мое призрачное и теплое убежище. Я надела на собаку поводок, и мы спокойно спустились по лестнице. Хозяйке дома, слава богу, хватило ума не показываться мне на глаза. Я переехала в маленькую гостиницу. Бросив чемодан на полу, я легла на кровать, а щенок устроился в ногах. Я смотрела, как вечер опускается на город, на шесть месяцев моей жизни, на разломанную дружбу.
Мягкое и ликующее лето я провела в доме Луи. Он никак не прокомментировал мой рассказ. Только стал лишь еще более нежным и внимательным. Часто приезжал Дидье. Мы вместе искали дом в предместьях Парижа и наконец, нашли в Версале. Мы были счастливы, и тот моральный надлом, усталость и меланхолия, которые сопутствовали моему бегству, рассеялись в течение месяца. Я не писала Юлиусу, не отвечала на его письма, даже не читала их. Из того круга я больше никого не встречала. Я виделась лишь с друзьями Луи, своими старыми знакомыми и чувствовала себя спасенной. Спасенной от смутной опасности, без имени и лица, которая из-за этого казалась мне еще страшнее, чем любые другие, которые могли бы подстерегать меня. А ведь я чуть было не приняла все всерьез, чуть было не осталась с людьми, которых не любила и с которыми скучала. Я чуть было не посвятила свою жизнь скуке, приняв ее за нечто совсем другое. Жизнь возвращалась ко мне, и она казалась вдвое прекраснее, чем прежде, потому что в августе я узнала, что жду ребенка от Луи. Мы решили окрестить их вместе: собаку и ребенка, ведь у подросшего щенка все еще не было имени.
19
Мы переехали. Несколько дней спустя, когда я переходила авеню Гранд-Армее в Париже, мне встретился Юлиус. Моросило, навстречу мне мчался «даймлер». Я сразу узнала его и остановилась. Юлиус вышел из машины и подошел ко мне. Он похудел.
— Жозе, наконец-то! Я был уверен, что встречу вас.
Я смотрела на этого маленького и упрямого человечка. Мне показалось, что впервые он глядит мне прямо в лицо. У него были все те же голубые глаза, блестевшие из-под стекол очков, а на нем все тот же костюм цвета морской волны. Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы вспомнить, что очень долго этот человек был для меня символом поддержки. А теперь я видела перед собой незнакомца, бесцветного, тусклого, но вызывавшего какое-то смутное беспокойство, словно маньяк, еще не проявивший себя.
— Вы все еще на меня сердитесь? Но все ведь кончилось, не так ли?
— Да, Юлиус, все кончилось.
— Я думаю, вы поняли, что все делалось для вашего же блага. Я, правда, был неловок.
Он улыбался, явно довольный собой. И я ощутила то же чувство, что и тогда при нашей первой встрече, в Салине: будто передо мной был не человек, а какой-то механизм, чужой и непонятный. Я не могла вспомнить ни одного нашего диалога. В памяти остался только один монолог, произнесенный на пляже, — единственный раз, когда он приоткрыл завесу и показал мне нечто, напоминавшее человеческое лицо. И именно это воспоминание удержало меня на месте, не позволив тут же умчаться прочь.
— Все лето я получал новости о вас, — добавил он. — Наверное, теперь я знаю Солонь так же хорошо, как и вы.