— Почему прислал телеграмму, а не позвонил?
— Наташа тебя бы не отпустила.
— Думаешь, соглашусь?
— Надеюсь.
— Напрасно.
— Поживем — увидим.
Они возвратились в номер, уселись в кресла, закурили.
— Люкс, — осматривая мебель, заметил Гаранин. — Даже с телевизором.
— Здесь и будем жить.
— Ты — будешь. Я сегодня же улетаю домой.
— Никуда ты не улетишь.
— Почему ты так решил?
— Потому что вечером нас ждет Свешников.
— Тебя он ждет, а не нас!
— Отпустишь меня ка Восток одного? — сделав глубокую затяжку, спросил Семенов.
— Знаешь, кто ты?
— Ну, кто?
— Грубый шантажист! — Гаранин встал и прошелся по номеру. — Представляешь, с каким лицом я скажу Наташе и Андрейке…
— Хорошо представляю. — Семенов кивнул. — Не забыл со вчерашнего дня.
— Мне хочется тебя отлупить!
— Пожалуйста, даже пальцем не шевельну.
Гаранин уселся в кресло и задумался.
— Ты твердо решил?
— Восток, Андрей! Восток!
Гаранин невесело усмехнулся.
— Когда, говоришь, уходит «Обь»?
— Десятого ноября.
— Через тридцать четыре дня.
— Если считать сегодняшний — тридцать пять.
— Люди подобраны?
— Ждал тебя.
— Тогда чего время терять, давай прикидывать.
Семенов встал.
— Ну, Андрей, вовек не забуду! — Он подошел к шкафчику, вытащил початую бутылку коньяку. — По рюмочке — за Нее, за Удачу?
— А что Георгий Степаныч говорил? — проворчал Гаранин. — «Днем лучше два раза поесть, чем один раз выпить».
— Легок на помине, — Семенов улыбнулся. — Свешников его вчера цитировал: «Товарища по зимовке выбирай…
— …как жену выбираешь», — закончил Гаранин. — Эх, ты, бродяга…
— От бродяги слышу! — весело огрызнулся Семенов.
— И почему тебя тогда медведь не слопал? — Гаранин сокрушенно развел руками. Фанатик чокнутый! Разрушитель семейного очага!
— А кто меня поспитал? — перешел в наступление Семенов. — Кто учил, что сначала дело, а потом личная жизнь? Кто десять лет назад Свешникову посоветовал Семенова в начальники выдвинуть?
— Себе на голову, — вздохнул Гаранин — Ладно, закажи-ка мне Москву… В цирк билеты купил, Андрейка обнимал!.. Как с Наташей говорить…
— Она уже все знает, Вера-то уже в Москве.
— Думаешь, рассказала?
— Не думаю, уверен. Сам ее об эгом просил.
— Эх ты, сухарь!.. А может, к лучшему, что ей Вера скажет?
— Конечно, — подхватил Семенов выгодную версию. — Ты же знаешь Веру, она толковее нас с тобой это провернет.
— Ну, тогда за дело, — подумав, решил Гаранин. — С чего начнем?
Семенов достал папку и выложил на стол бумаги.
— Взял у Шумилина копии списков, сказал он. Здесь коллективы всех станций и резерв.
Первая зимовка на Скалистом Мысу для Семенова началась неудачно. Станция маленькая, радистов всего двое, а работы невпроворот. каждый час нужно передавать погоду летчикам, да еще сводки на Диксон, разные служебные и личные радиограммы. Полярные радисты-асы: постоянная работа в условиях плохого прохождения радиоволн, извечные помехи в эфире, отвратительная слышимость требовали очень высокого мастерства. А Семенов радистом был тогда совсем зеленым — ни хватки, ни опыта. На сроки опаздывал, принимать, передавать не успевал, то и дело просил повторить, и потому редкий день в его наушниках не пищало оскорбительное НН СПГ… НН СПГ — «вон с ключа, сапог!»
А кончалась вахта — не знал, куда себя деть. Старые приятели остаюсь на материке, новых не завел; зимовщики в глаза и за глаза поругивали новичка, из-за промахов которого станцию уже не раз пропесочивали, а тут еще замолчала Галя. То ли рядовой радист с далекой и глухой станции, затерянной на берегах Карского моря, показался ей женихом бесперспективным, то ли «с глаз долой, из сердца вон» — забыла и увлеклась другим, но восемь его радиограмм, одна другой отчаяннее, остались без ответа.
А в декабре наступила полярная ночь, и недели на три забушевала пурга. Раньше хоть можно было прогуляться на берег к тюленям, запрячь собак и проверить капканы на песцов, в пургу, да еще ночью, никаких прогулок в одиночку не допускалось, а в напарники его не приглашали. К тому же улетел в долгий отпуск Георгий Степанович Морошкин, начальник станции и замечательный человек. Семенов лишь много спустя понял, как ему не повезло, что начало его зимовки совпало с этим отпускомл Но хуже всего были ночь и пурга. Пурга — она сама по себе нагоняет тревогу и грусть неистовым воем и разбойничьим свистом, первобытный хаос ее звуков, в котором сшибаются угроза и безнадежность, угнетает даже здорового человека и уж совсем губительно воздействует на того, чьи мысли и чувства со звучны пурге.