В общем, я была больше, чем немного взволнована (в душе, конечно), по случаю возникновения у меня Новой Лучшей Подруги. Ни то, чтобы у меня была прежде другая, а Сэл заменила её. Сэл подходила мне. Она всегда была счастлива, и это никогда меня не раздражало. Всё было в меру. Она была чертовски оптимистична. По поводу всего. Такой уверенной, что мы обе получим от жизни именно того, чего хотим. Хотя должна была бы понимать, что это невозможно.
Мы с Сэл стали неразлучны. Я практически жила у неё дома все выходные. Моя мама, казалось, не возражала. Думаю, это утраивало нас обеих: она делала вид, что бездетная и ничем не обременена, а я делала вид, что у меня есть мама, которая на самом деле любила меня. Ну, и про папу тоже не забудем.
Однажды вечером, как раз на кануне Рождества, я осталась заночевать у Сэл (мы заказали китайскую еду, купили вина, и смотрели "Молокососы" на ДВД). Мы уже собирались ложиться спать и чистили зубы перед зеркалом в ванной. Я потянулась за полотенцем и Сэл, перехватив мою руку, спросила, — Что это?
У меня йокнуло в желудке, такое движение, когда стиральная машинка начинает стирку. Пока я сплевывала пену от зубной пасты, нервно соображала. Не знаю почему я удивилась, не то, чтобы я думала, что шрамов не видно. Я попыталась, изобразить, что это всё фигня, всего несколько царапин, они появились у меня, когда я была еще ребенком…от бабушкиной кошки?
Мне было трудно смотреть ей в лицо. Мне даже с трудно было посмотреть на себя в зеркало. Она взяла моё лицо в свои руки и подняла его, так что мы оказались лицом к лицу. — Грейс, ты же знаешь, что можешь всё мне рассказывать. Ты же моя лучшая подруга. — У меня никогда не было ближе подруги. Ничего не оставалось, как рассказать ей правду и ничего кроме, кровавой правды. Я пошла за Сэл в её комнату, села на кровать и всё рассказала.
Первый раз, когда я себя порезала, мне только-только стукнуло пятнадцать. Я сидела в своей комнате и писала эссе. Мой музон, как обычно, горланил во всю мощь. Был вполне обычный вечер. Я была не более подавленной, чем в любой другой день. В сущности я никогда не была-то и особенно счастлива. Просто существовала, проживала изо дня день со странным чувством пустоты. Не то, чтобы я не испытывала счастья, конечно, испытывала, но это были мимолетные мгновения, которые исчезали еще до того, как я успевала насладиться ими.
Я осмотрелась вокруг в поисках чего-нибудь, что могло бы меня отвлечь от эссе. Я обвела свою руку на листе бумаге и раскрасила ногти на её бумажной версии в красный цвет. Открыла ящик своего стола и немного в нем порылась. Я наткнулась там на папин старый швейцарский армейский нож. Я развернула все лезвия и обнаружила, что предназначение некоторых мне не понятны. Последние лезвие, что я открыла, оказалось ножом. Острый и блестящий, и как ни странно, он меня притягивал. Не знаю чем.
Я прижала лезвие к большому пальцу, немного надавив, но не настолько, чтобы пустить кровь. Ха. Неудовлетворительно.
Я провела лезвием по предплечью — с нажимом. Какую-то долю секунды рука выглядела так, будто, я на самом-то деле ничего и не сделала. Осталось небольшое углубление на коже. Но потом очень быстро потекла кровь. И её было много. Так гораздо лучше.
Завораживающие зрелище. Я подняла руку и смотрела, как по капле кровь стекает со сгиба моего локтя. Несколько капель упали на мой стол. Я почувствовала себя как-то легко и странно — но в основном хорошо.
Немного больно. Но это была правильная боль, чистая.
В тот вечер я сделала единственный порез. Никто ничего не заметил. Правда, я точно не держала свои руки у всех на виду.
А после того дня, я стала резать себя еще больше. И у меня накопилась довольно внушительная коллекция шрамов.
Я стала лучше понимать, где можно резать, чтобы можно было легко скрыть красные косые полоски ото всех. А потом, скрывать, получившиеся, серебряный шрамы. Но я действительно не думала, что это будут шрамы. Никак не думала.
По мне так, шрамы, они такие заметный. Они выделяются, как будто кричат, — Гляньте-ка на неё! Посмотрите, что эта обмороженная делает с собой!
Хотя это больше похоже на шепот, для тех кто слушает.
И Сэл услышала.
Она сидела напротив меня, скрестив ноги, как семилетки на школьном собрании. Я знала, что она смотрит на меня со смесью беспокойства, жалости и, кажется, чего-то еще (может ужаса?). Я не взглянула на неё, чтобы удостовериться. Просто очень пристально разглядывала одеяло. Красная полоска, белая полоска, красная полоска, белая полоска. Красное. Белое. Красное. Белое. Красное.