— А теперь не нужно будет? — усмехнулся Кудрявцев.
— Теперь удержим, — уверенно заявил сотник. — Ордынцам спешиваться придётся, чтобы преграду нашу преодолеть. Только какие из них пешцы? Татарин без лошади, всё едино, что баба без языка. Глазёнками-то зыркает, а яда ин нету! Зато у твоих воинов, как я посмотрю, броня знатная…
— Стараемся, — улыбнулся капитан.
Рогатый месяц задумчиво завис на ночном небе. Облака, спешащие по своим делам, натыкаются на застывшего увальня, недоумённо останавливаются и торопятся дальше. Некоторые из-за спешки не замечают, что зацепились мохнатой шубкой за его острый рог. И тогда сквозь образовавшуюся прореху сыплются вниз серебряные чешуйки и бесшумно падают в тёмные воды Угры. А та, украсив ими свой пояс, спешит похвастаться к старшей сестре. И Ока, словно любящая мать, распахивает перед этой фантазёркой объятья.
Видать какое-то облачко обнаружило в шубке прореху и пожаловалось родной тётке. И вот грозная туча, заслонив собою месяц, требует от него ответа. Под "шумок" три фигуры незаметно отделились от левого берега Угры и тихонько погрузились в воду. Их путь лежал к ордынскому лагерю. Не прошло и десяти минут, как они уже выбрались на сушу и притаились среди прибрежных кустов. Внимательно слушая тишину и принюхиваясь к ночному воздуху, разведчики стали продвигаться ближе к кострам, которые сотнями рассыпались по долине. Они горели возле телег, возле шатров и палаток, в небольших ложбинках: везде, где ордынские десятки облюбовали себе места для ночлега. Пятитысячный лагерь спал и не спал. У костров жались небольшие группки воинов, назначенных по одному человеку от каждого десятка, чтобы охранять табун, принадлежавший их сотне. Перекликивались часовые. Недовольно ворчали собаки, когда поблизости оказывался чужак. Кто-то сладко подрёмывал в шатрах на мягких шкурах, а кто-то на улице под телегой, накидав на стылую землю соломы да прижавшись к мягкому овечьему боку, покрытому свалявшейся шерстью. Возможно, завтра эту глупую скотину придётся съесть, однако сейчас она давала хоть немного тепла, которого с каждым днём становилось всё меньше и меньше. Холодные ветра, нудный моросящий дождь, порой перерастающий в ливень, заморозки по утрам — всё это не приносило радости ордынскому войску, начавшему свой поход ещё весной.
Фьють! — и замерла недовольно рычавшая собака. Фьють! Фьють! — и парочка часовых безвольно упала на чьи-то вовремя подставленные руки. Тихонько откинулся полог шатра, открывая вид на очаг, внутри которого плясали язычки пламени. Рядом с очагом спал сотник и два верных нукера. Фьють! Фьють! Фьють! — перестраховались разведчики. Безошибочно определив главного, ему что-то засунули под язык, а у двух других просто извлекли небольшие шипы, которые впились им в кожу — улики оставлять запрещалось. После чего безвольную тушу сотника взвалили на спину одному из разведчиков и вынесли наружу.
Не прошло и часа, как "пропажа" была обнаружена. Но этого времени хватило, чтобы достигнуть берега Угры и поспешить переправиться на другую сторону.
— А басурмане-то не спят, — усмехнулся Кондрат, выйдя ночью по малой нужде из своей палатки и разглядывая мелькающие вдалеке огни.
— Угу, дядька, не спят, — ответил стоящий в дозоре племянник.
— А русичи как?
— Тихо у них… Я хотел было подойти, а мне раз и нож к горлу…
— И чего? — нахмурился Кондрат.
— Чего, чего? Я даже понять не успел, как он ко мне подкрался. Сначала подумал, что к ордынцам в руки попал, хотел закричать… А русич мне рот зажал и шепчет на ухо: "Чего тут шляешься? Иди к себе, а то не дай Бог товарища капитана разбудишь…"
— И-и?
— Что — и? — насупился племянник, — Отпустил меня, а на дорожку пинком под зад наградил…
— Хех! — улыбнулся Кондрат. — Это тебе урок. Дозорного не увидел, а в руки к нему попал, и пискнуть не сумел. Знать воины бывалые. Такому быстро не научишься.
— Дядька, а ты видел, какая у них броня? Я такой отродясь не встречал.
— Да, броня знатная, — позёвывая, кивнул Кондрат. — Правда, не у всех…
— У всех!
— Откуда же? — удивился сотник.
— Те, что с пищалями, они их под одеждой носят.
— Почему так думаешь?
— Я дозорного, который держал меня, хотел локтём в брюхо ткнуть, а локоть, словно в камень уткнулся. А этот гад держит меня и ухмыляется.
— Чего же ты его гадом-то окрестил? — улыбнулся Кондрат.
— Так обидно ведь, и сцапал меня, будто кошка мышку, а потом ещё пинком попотчевал…