— Согласен, никуда. В новой строящейся школе тоже предусмотрены классы для уроков труда. Наш главный архитектор обещал, что через два месяца и семейные общежития и школа будут готовы. Сейчас пока подбираем учителей.
— Павел Андреевич, а мне бы хотелось у тебя поинтересоваться… Ты сказал, чтобы я из отморозков отобрал десяток для производства целлюлозы… А не боишься секретами делиться?
— Артём Николаевич, ты, как маленький ребёнок. Какие секреты они узнают? К секретам их близко никто не допустит. Будут выполнять самую грязную работу и только. Вот вспомни, как у нас организовано производство чёрного пороха?
— Ну, — задумался Бурков, — двое на станочке измельчают уголь, двое серу, двое селитру…
— И заметь, — перебил его император, — всё это в разных цехах, которые между собой никак не связаны. А потом уже другие двое смешивают полученные порошки в необходимых пропорциях. Следующая пара делает из этой массы кашицу и прессует её. Гранулированием и шлифовкой пороха на станке занимаются те, которые даже понятия не имеют, что в этих брикетиках и откуда они к ним пришли.
— Вот и я имею в виду станки… Которые по производству бумаги, — уточнил Бурков. — Их же не спрячешь.
— Не беспокойся, в цех, где стоят эти станки, твоих подопечных тоже никто не пропустит. Тем более, у тебя есть "комната для бесед"… Вот и занимайся воспитанием…
— А сам мне давеча выговаривал, — усмехнулся Бурков.
— Я выговаривал не сколько тебе, а сколько нашему доктору, чтобы человеческий облик не забывали. С живыми людьми работаем, об этом помнить нужно и развивать свои личностные качества. Сомова, думаешь, за что солдаты любят? За технические новинки? Нет! Они его любят за то, что он живёт их жизнью. Впрочем, как и Руслана с Константином. А вот тебя боятся. Не все, конечно, но многие.
— Работа у меня такая, чтобы другие боялись, — хмыкнул Артём Николаевич.
— Ладно, страшный ты наш, иди, готовь своих агентов, а мне к Зубову в цех нужно. Обрадую его новым оружейным заказом…
Глава 4. Договорённости
Перед Константином стоял Михайло Вепрев и внимательно разглядывал его исподлобья. Адмирал, сидя в мягком кресле, тоже оценивал пожаловавшего к нему гостя. Сделав в голове определённые выводы, он указал купцу на второе кресло, стоявшее по соседству.
— Присаживайся, господин хороший, да расскажи, о чём со мной обмолвиться желаешь?
Вепрев важно прошёл к креслу, сел в него и… растерялся, неуклюже провалившись в мягкое нутро.
— Вот-вот! — улыбнулся адмирал, — я тоже высказывался нашему краснодеревщику. Говорил ему, что же ты для меня кресло сделал, ровно для бабского зада? А он мне знаешь, что ответил?
— Что? — автоматически спросил Михайло, сбитый с толку и неожиданным происшествием и вопросом.
— Говорит, что все зады одинаковые!
— Ну, не скажи! — с видом знатока хмыкнул Вепрев, наконец-то удобно устроившись в кресле, — Бабский зад он и побольше будет, да и помягче…
— Любишь, значит, девок-то? — с хитринкой задал вопрос адмирал.
— А кто ж их не любит? — широко улыбнулся Михайло.
— В неметчине их не любят. Монахи латинянские самых красивых девушек на кострах сжигают.
После этих слов у Вепрева с лица моментально слезла улыбка и "вытянулось" лицо, а правая рука автоматически начала совершать крёстное знамение.
— За что же это их так? — обескураженно спросил он.
— Хм, за что? Ты грамоту-то разумеешь?
— Конечно, разумею! Кудыж купцу без грамоты?
— А книги святые читаешь?
— Читаю…
— А книгу пророка Даниила читал? Знаешь сказание о Сусанне и старцах?
— Вон оно чё! — понимающе растянул Вепрев, и тут же озвучил пришедшую в голову мысль. — Так монахи наоборот, защищать таких дев должны.
— Запрещено латинянским монахам женщину познавать. Только как быть, если сам Господь Бог сказал: "Плодитесь и размножайтесь"? Поэтому, хоть монахом назовись, хоть пнём ушастым, а без бабы — никуда. Вот и фарисействуют латиняне. Им проще во всём обвинить ни в чём неповинную девицу, чем сознаться в своих страстях. Кстати, влиятельные, но уродливые боярыни часто способствуют таким обвинениям. Зависть мой, друг, зависть! Ведьмами красавиц называют, да в колдовстве обвиняют. Вот и представь, растили матушка с батюшкой свою единственную кровиночку, холили, лелеяли, а тут объявляется подлый латинянин и говорит: "Или мне утехой будет, или на костёр пойдёт!"