В этом и заключалась вся несостоятельность моего неудачного розыгрыша — когда появляется третий профессиональный свидетель, он может подтвердить все опасения второго заинтересованного лица.
"Тогда почему такое сильное истощение? Если питание в норме, регулярный прием лекарств и физ. режим, из-за чего такая сильная потеря веса и ухудшение сердечного ритма? Еще пара недель подобного спада, и мне придется вас срочно госпитализировать на стационарное лечение и, боюсь, сердечная недостаточность будет одной каплей из общего моря. Стрессы, нервные перепады?.." — док сосредоточенно ощупывал мое слегка напряженное тело, оттягивал нижние веки на моих глазах, словно пытался заглянуть-докопаться через глазное дно в средоточие очага моего загадочного ухудшения.
"Вроде ничего такого за последние недели не происходило. Наоборот, казалось, все идет просто замечательно, как по маслу" — Лекс продолжал отвечать, пока сверлил мое лицо в двух шагах от нас весьма красноречивым и не менее придавливающим взглядом. Интересно, чтобы было, узнай доктор, где именно проходило мое столь неудачное физическое восстановление? Или скорей ничего бы не было? Никаких звонков в соц. и спецслужбы? И то что меня во время его приездов переводили в одну из спален гостевых комнат имения было чистой условностью. Спустись он хотя бы раз в обжитую мною комнатку общего подвала, не думаю, что он изменил бы своего мнения или "догадался", в чем причина. Он просто выполнял свою работу, за которую ему платили довольно неплохие комиссионные, как и за дополнительную услугу — не спрашивать настоящего имени своего нового пациента и не заводить на него медкарту в своей частной клинике. Большие деньги и впечатляющие связи могли творить и не такие чудеса.
"Я возьму несколько анализов и оставлю пару емкостей на утренний стул и сбор мочи. Перешлете мне их завтра в лабораторию моей клиники…"
…"Думаю, на ближайшее время нам придется притормозить с нашими сессиями и прочими нетрадиционными экспериментами" — Рейнольдз заговорил об этом уже после того, как мы спустились в подвал, в мою камеру, как раз через несколько минут после моего общего медосмотра и отъезда дока из Рейнхолла. В то время, как я уже успел натянуть на свое лицо маску непринужденной непосредственности, Лекс оставался при своей изначальной — слишком сдержанной и забронированной закаленным кевларовым покрытием.
"Да ладно, ты серьезно? Ну может с утра слегка сердце зашилось после утренней пробежки. Откуда на глаз можно определить степень ухудшения, тем более через такой внушительный срок? Думаешь, он там помнит, какое у меня было состояние несколько недель назад?" — "Дэн, не один я вижу, как ты за это время похудел. Если бы я сам не знал и видел, сколько ты съедаешь за день, уже давно бы решил, что ты себя сознательно моришь голодом. Короче… сегодня отдыхай и отвлекайся всем чем только в голову взбредет. Мне надо до вечера в Леонбург. Вернусь, поговорим об этом более основательно"
До вечера? Бл**ь… Мы итак за последние недели через чур уж сильно сократили наши встречи и разговоры (про сессии можно и не заикаться) едва не до нескольких коротких минут в день. Казалось, Алекс отстранялся с каждым пройденным часом и совершенным его рукой ударом все больше и дальше. Конечно, у меня не было никаких прав проявлять настойчивого интереса и допытывать его в чем проблема. Да я уже и сам почти догадывался, что происходило. И едва ли это касалось нежелательной потери заинтересованности у Рейнольдза. Это была не апатия или же разочарование о принятом решении. Он не мог так просто взять и обрубить начатое нами восстановление, он был затянут в него куда глубже моего. И он не из тех людей, кто останавливается на полпути, даже когда вдруг ясно осознает, что уже несколько недель подряд идет не той дорогой.
И не знаю, почему на тот момент я почти ему поверил. Даже слегка испугался. Поговорить основательно? О чем? Что уже пора прикрывать нашу лавочку? Что вся эта затея и гроша ломанного не стоила? Он мне давал до вечера время, чтобы я основательно подготовился со своей защитной речью? Да, но откуда мне знать, о чем именно он будет говорить или в чем меня станет обвинять? Или это мягкий намек, что мне пора паковать свои вещи? Тогда какого хрена он опять одел мне на шею ошейник, когда мы сюда спустились?