Он достал фляжку со спиртом, и я содрогнулась.
– А запить нечем? – жалобно спросила я.
– Пей так, быстрее согреешься.
В жизни никогда не думала, что придется пить чистый спирт. Я сделала порядочный глоток крепкой до дьявола жидкости, горло сразу же стало Драть. Удивительный напиток. Холодный, как лед, и горячий, как огонь. Напиток героев.
– Я, когда выпью, совсем храбрая, – сказала После спирта.
– Забористая штука. Замечательно выжигает внутренности.
Фляжка пошла по кругу. Все повеселели.
– Че нам, кабанам. Напьемся и валимся где попало, – сказал Серега. После спирта мы все сели в патрульную ментовскую машину и поехали по Грозному.
– Сейчас мы тебя познакомим с одной русском бабушкой, – сказали ребята. – Чудный человек настоящая героиня. Вот увидишь.
И мы заехали в гости к бабе Лиде, энергичной старушке 74 лет, пережившей всю войну в кромешном, уму непостижимом одиночестве. Баба Лида живет одна в девятиэтажном доме и охраняет его, как самый преданный сторожевой пес. Все имущество, в панике брошенное бежавшими соседями, ею тщательно переписано и находится под неусыпным контролем, все – от шкафов до аккордеонов и национальных костюмов. Когда в городе появилась милиция, часть чужого имущества баба Лида сдала в органы на хранение под расписку.
– Как же так! Люди вернутся, а у них ничего нет, – твердит старушка. – Не могла же я бросить все это на произвол судьбы!
– А вы думаете, кто-нибудь вернется?
– Конечно, душенька. Все вернутся! Когда в! нашем доме разбомбили верхние этажи и все загорелось, я позвала боевика – мальчика лет восемнадцати, мы вместе с ним тушили пожар. Столько ковров! Едва отбили от огня!
У бабы Лиды в комнате, где она живет, рухнула одна стена, и теперь места и воздуха там не больше, чем бывает в гробу. А в соседнюю комнату, где треснувший потолок из последних сил держит над собой тяжесть трех упавших этажей, баба Лида не рискует заходить. Так и прожила всю войну в закутке с тремя преданными кошками – Машкой, Цыганом и Шариатом.
– Только начнется бомбежка, кошки тут же ко мне, дрожа от страха, – рассказывает баба Лида. – А когда кончились дрова для буржуйки, они втроем ложились на меня и грели.
К концу блокады, когда совсем нечего стало есть, баба Лида вздумала помирать.
Иногда съестное приносил мальчишка из соседнего дома, сам оборванный и голодный, похожий на брошенную собачонку, но все это были жалкие крохи, годные на пропитание разве что скворцу. А как было умирать, когда за спиной оставался беззащитный, пробитый снарядами дом на поругание мародерам и проходимцам? Кто же будет тушить пожары, разбирать вещи и закрывать вход от непрошеных гостей? Жизнь не оставляла выбора. Люди не должны вернуться на пепелище. Потом пришли солдаты, а с ними пришла тушенка, от которой у бабы Лиды округлились щеки. От предложенных мною денег баба Лида решительно отказалась:
– Деньги? К чему они мне! Вон сколько этого добра под ногами валяется.
И в самом деле, фальшивыми сторублевками, которые с такой легкостью шлепали в Грозном боевики, набит весь город. А старыми русскими трешками, пятерками и десятками растапливают буржуйки.
– Это настоящие, – уверяла я ее. – На них можно купить хлеб.
– Я всю войну прожила без денег, обойдусь и сейчас.
– Но война закончилась, – твердила я и, всовывая в сухонькую ручку мятые купюры, услышала ответ, перевернувший мне душу: "Я буду вам должна". Баба Лида, миленькая! Это мы вам все должны! За вашу голодную старость. За смерть, что так настойчиво скребется в ваши двери. За жизнь, что вынуждает вас быть сильной в свои 74 года. За страх, что не дает вам спать по ночам. И хватит об этом, а то я сейчас заплачу.
Две чеченские вдовушки, живущие в соседнем дворе, отказались от денег наотрез. И как я ни пыталась объяснить, что эти деньги люди собирали в Москве, чтобы от чистого сердца помочь нуждающимся в Чечне, все было напрасно. Мой приятель мент отвел меня в сторону и устроил суровую выволочку: "Ты с ума сошла! Не смей предлагать им деньги, все равно откажутся – и не из гордости, а из страха. Если кто-нибудь узнает, что они взяли! хоть что-то у русских, их просто убьют. Один местный парень угостил нас куском лаваша, ему в ту же ночь подожгли дом".
Менты в Грозном находятся меж двух огней.1 С одной стороны, им трудно быть лояльными к чеченцам, от которых в любой момент можно ожидать! выстрела в спину, с другой стороны, они обязаны блюсти если не дух, то хотя бы букву закона. Они отлично знают, на что способна пьяная солдатня. Не так давно задержали двух русских солдат, застреливших чеченскую старушку. А все дело в обуявшей их похоти. Купив десяток яиц у хорошенькой чеченской девчонки, солдаты пококетничали с ней и проводили ее до дома. Вернувшись в часть и приняв на грудь для храбрости, они решили довести дело до конца. Ворвавшись в дом, они смели с ног пожилую женщину, преградившую им путь. А когда та попыталась заступиться за внучку, попросту расстреляли ее.
Доверять в этом городе большого разбоя нельзя никому. Ни женщинам, ни детям.
Чеченскому мальчонке вырезали аппендицит в русском госпитале. Хирург, восхищенный мужеством, с каким мальчик выносил боль, сказал ему: "Ты настоящий мужчина"разве я мужчина? – возразил тот. – Я еще не убил ни одной русской свиньи".
Женщины, тонкие, как лезвие бритвы, с застывшей навеки ненавистью в глазах, вызывают у военных не меньше опасений, чем самые бородатые мужики. Их вещи' на блокпостах обыскиваются с особой тщательностью. И не редкость, когда в коробках из-под "Тампаксов" находят патроны, а в ворохе трусиков – гранаты.
– Раньше я думал, что женщины-снайперы – это красивая легенда, – говорит мне омоновец из Владивостока Василий, участвовавший во взятии Грозного. – Я не верил в это, пока сам не нашел в здании, откуда велся снайперский огонь, колготки и записку: "Понюхай и подрочи".
Я смеюсь, и глаза у Василия становятся злыми.
– Это не смешно, – обрывает он меня. – У нас и у чеченцев одинаковые рации, потому так легко и с той, и с другой стороны перехватывать разговоры и даже включаться в беседу. Я сам был свидетелем такого подключения. Мы ехали на БТРе на броне и вдруг слышим, как у моего соседа заработала рация, и женский голос произнес: "Поверни голову направо". Парень автоматически поворачивает голову. "А теперь налево". И он, как дурак, слушается. "Смотри-ка, хорошенький, – говорит голос. – Жалко". И выстрел ему в плечо. Пожалела, сука.
Снайперы в Грозном по-прежнему работают без отпусков и выходных. Хотя в городе стреляют всегда, на это мало кто обращает внимание. Иногда солдатики, дурачась, палят в воздух на мотив "Спартак Чемпион". Страх вызывают только одиночные выстрелы из винтовки – значит, где-то работает снайпер. Особо опасное место – сгоревший танк, где товарищи погибших танкистов устроили нечто вроде памятника. Вбитый в землю деревянный крест, искусственные цветы, припорошенные снегом, и рюмочка водки. Сюда часто приезжают офицеры помянуть ребят добрым глотком спирта. Именно этого момента ждут притаившиеся в развалинах снайперы. Мишени как на ладони в статических позах и расслабленных чувствах бей не хочу! Поэтому пьют у креста быстро, с риском поперхнуться, настороженно озираясь по сторонам.
"Эх, если б больше патронов! – говорят криминалисты из Екатеринбурга. – Мы бы живо эту нечисть прикончили. Когда мы сюда приехали, нам выдали боекомплект – 12о патронов, а их за пятнадцать минут боя можно расстрелять. Веришь ли, пришлось выменивать на спирт дополнительные патроны".
Спирт в Грозном – универсальная валюта, на! которую можно поменять все. Водка – деликатес, и запивать ее часто нечем. С водой перебои, а та, что достают, мутная и желтая. Помню, как нас поили водкой в одной из комендатур. Мы сидели на полу в ванной комнате (самое теплое место в здании).В качестве светского жеста запивать водку предложили пивом (воды не было вовсе). Это соотношение ценности воды и алкоголя в пользу воды меня ничуть не удивило. Я ведь и сама видела, как ночью 23 февраля десяток военных мужиков "приговорили" пятилитровую банку спирта, запивая ее лишь ковшиком водички.