Внезапно, монах, быстрым движением повернулся к собравшимся, охватил их горящими глазами и, голосом, возбуждающим тревогу, произнёс:
— Вот, взглядом моей души, вижу приближающегося Бога — Творца Мира и наших душ, Бога — чашу всяческих блаженств и добра; Бога — осуждающего за грехи человеческие! Молитесь и просите Его криком своей души, огнём ваших сердец, чтобы ступил Он среди нас, в живом теле, показался нам грешным и разрешил, чтобы мы оказались перед Его обличием!
Сказав это, он согнулся почти до земли, принял вид согбенный и униженный, вытянул перед собой руки и, среди расступающейся перед ним толпы, направился к выходу.
Оставшиеся начали громко бормотать молитвы, падать на колени, склонять головы к земле и вздыхать с тревогой и раскаянием.
— Боже Милосердный, Боже, Судья и Царь добрый! — раздавался, уже за стенами часовни, голос монаха. — Войди в Храм Свой, где стадо Твое исполняет Твою волю, когда входишь в Храм Твой.
Толпа, затаив дыхание, замерла в ожидании и страхе.
Как бы в ответ на призывы монаха, раздался глухой и угрожающий рокот леса, всё более раскачиваемого могучими порывами вихря. Далёкие отголоски грома добежали тяжелыми волнами и разбились о чёрные стены «Скита».
— Здесь слуги, невольники Твои, — уже значительно ближе я услышал голос монаха. — Они готовы пролить свою кровь за грехи мира, для отмывания следов великих преступлений!
Немного погодя я увидел монаха; он ползал на коленях, касаясь лицом земли и, вытянутой рукой ведя за собой, как бы кого-то невидимого. Он дополз до порога часовни, никто из молящихся не смел взглянуть в сторону двери, так как всех охватил могучий, парализующий, мистический страх. Я взглянул на монаха. Видел, что никого нет перед ним; понял, что вихрь, гром, буря и сотрясаемый ею лес отвечают словам худого монаха с горящими глазами, но одновременно чувствовал, что страх закрадывается в моё сердце, и мозг перестаёт работать логично и холодно.
Я взглянул на женщину. Она все ещё была на коленях, но уже подняла лицо к лику Христоса, а в ее широко раскрытых глазах, полных слез, надежды и муки ожидания, была такая вера, что мне начало казаться, что я присутствую на заре христианства, в какой-то тайной катакомбе Рима времён Нерона или Калигулы, среди тех, кого завтра будут терзать на арене цирка дикие звери и жестокие африканские невольники. Монах внезапно прервал течение моих мыслей. Он поднялся на ноги и казался каким-то гигантом; он отчаянно размахивал руками, падал на землю и снова поднимался, убегал и возвращался. Наконец он начал кричать хриплым голосом:
— Уходишь?.. Бросаешь стадо Твое на произвол греха и преступления?.. Не уходи! Великий, Милосердный, прими умоляющую жертву!..
Он упал ещё раз на землю, поднялся, крикнул ужасно и влетел в часовню, прося запыхавшимся, приглушенным голосом:
— Божие люди, Творец и Царь, уходит от нас! Снова преступления, грехи и мерзость будут господствовать на земле!.. Умоляйте Его о пришествии, кровью своей! Кровью!.. Спешите, спешите!..
Голос монаха проникал в глубину души, звал, убивал волю, приказывал и, наконец, перешел в шипящий шепот:
— Спешите, спешите!
Стоны, рыдания и тяжелые вздохи наполнили низкую, душную избу.
В одном углу произошло движение. Толпа, наступая друг другу на ноги, быстро расступалась перед молодым, высоким и плечистым мужчиной, который весь дрожа, шел вперёд к алтарю, повторяя только одно слово:
— Я… Я… Я!
Внезапно произошло что-то неожиданное. Мужик блеснул широким охотничьим ножом и упал с перерезанным горлом, громко хрипя. Кровь, широкой струей, полилась на пол, впитываясь в щели.
Монах встал у умирающего и крикнул высоким, пронзительным голосом:
— Падайте ниц! Ниц!.. Ступает Он, Великий, Милосердный Бог, который принял кровь за грехи мира!
Все упали на землю, и в ту же минуту меня ослепил поразительный блеск; ужасный треск и грохот встряхнул всю землю; казалось, что «Скит» подбросило вверх; с потолка посыпалась земля и пыль, с жалобным звоном, на мелкие куски, разлетелось мутное оконце…
Было очевидно, что монах искусно воспользовался разразившейся стихией, в целях своей мрачной пропаганды самоубийства, как единственного средства для спасения остального человечества из бездны греха. Но толпа не понимала этого и лежала на земле, дрожа всем телом, боясь увидеть обличие Бога и ещё раз услышать Его голос. Люди лежали, втиснув голову в плечи и, заслонив лицо руками, и не слышали, что уже утихли хрипы самоубийцы и прекратились судороги тела, окостеневшего и неподвижного…
Первой очнулась от ужаса незнакомка. Со страхом смотря на труп и поднимая низ платья над лужей крови, она в трансе ступала среди поверженных крестьян. Добравшись, наконец, до двери, она выскочила как птица из клетки, и побежала, куда глаза глядят, стиснув голову бледными ладонями и выкрикивая в беспамятстве какие-то непонятные слова.