Монах, заметив исчезновения женщины, выскочил за ней, ступая по головам и спинам лежащих, и начал преследовать её.
Я вышел из часовни заметил, что он её догнал и, схватив в объятия, начал покрывать поцелуями шею, лоб, лицо, глаза и губы женщины. Она, с отчаянным криком вырвалась, оттолкнула его и побежала в сторону леса, стараясь убежать от преследования.
Я побежал за ними, чтобы защитить женщину. Когда я был уже в лесу, понял, что не один я пытаюсь вмешаться в исход этой драмы — кто-то невидимый бежал в кустах в ту же сторону. На повороте тропы я почти догнал монаха, который побежал напрямик, через заросли и кочки топи! Внезапно раздался мрачный, полный ужаса и страха голос:
— О… о… о… спасите! — Лесное эхо долго носило от дерева к дереву, от скалы к скале, это полное безысходности и тревоги «О… о… о…»
Я добежал до места, откуда слышался крик монаха, когда вдруг прогремел выстрел. Глубоко проваливаясь в торфяное болото, я с трудом пробрался сквозь кусты и внезапно окаменел от ужаса.
Передо мной появилась небольшая поляна в бархате ярко-зелёного мха.
Топь уже почти поглотила в свою бездну тело человека На поверхности ещё оставалось только бледное лицо монаха: широко открытые, умоляющие глаза и окровавленный лоб, разбитый выстрелом. Вскоре исчезло это ужасное лицо, а на его месте появилась маленькая лужа чёрной воды с лопающимися в ней пузырьками.
В кустах стоял человек, которого ещё вчера я видел под окнами хаты, а сегодня встретил в лесу. Он держал в руке дымящееся ружье и, полным ненависти взглядом, смотрел на чёрное пятно воды в зелёном ковре топи.
Он поднял голову и наши глаза встретились.
— Суд был жестоким и ужасным, но человеческая рука должна была остановить преступника, — шепнул незнакомец.
Мы долго стояли в молчании, переживая разные мысли и впечатления. Я понимал, что это полубезумный монах, обманщик, основатель мрачной секты самоубийц; проповедник, жаждущий крови верующих для отмывания грехов мира и преследующий тихую, печальную женщину, увлечённую его мистической силой и красноречием, заслужил наказание смертью. Но у меня еще были сомнения…
После долгого молчания я спросил:
— Зачем вы это сделали?
— Я муж этой женщины… — отвечал он со стоном.
Тревожно шумел лес. Я чувствовал во всей природе беспокойство, которое как боязливый, осторожный зверь таилось в дебрях, среди кочек пучины, скрытой под ковром из зеленых мхов, водных растений и густых кустов. Какая-то маленькая птица жалобно пищала, каркал ворон, скрипело сломанное бурей дерево, и внезапно болото отозвалось какой-то жаждой жестокого и дикого триумфа. Мои мысли мчались через мозг с ужасной быстротой; возникло и укрепилось не сформулированное еще решение.
Наконец я взглянул в лицо бледного человека с ненавидящими глазами и произнес:
— Я был на охоте в течение всего дня. Ничего и никого не встретил…
Я повернулся и пошел через кусты к тропе…
— Благодарю!.. — донесся ко мне горячий и проникновенный шепот.
Упали первые капли дождя. Я быстро шел лесной тропинкой, торопясь домой. В этот же самый день я выехал из деревни, которую выбрал себе местом пребывания кровавый сектант, Степан Колесников, монах, бежавший из какого-то монастыря.
Позади меня осталось печальное лицо, трагичные глаза женщины, и дрожащий от ненависти жестокий судья.
Когда я выехал за последние деревенские ограды, со стороны топей ветер донес до меня какие-то голоса, крик или стон — «О… о!»
Но это было эхо воспоминаний и переживаний минувшего дня.
V. Перед вечными ледниками
После этих событий в маленькой деревне я ехал дальше берегом Катуни в сильном душевном разладе.
Ничто не радовало меня, хотя и была прекрасная погода, богатая природа и удивительные виды. В течение целого дня ничего не ел и в тот же день добрался до Онгудая.
Он оказался большой деревней, живописно расположенной на правом берегу быстрой Катуни, в которую шумно впадают полные пены и водоворотов большие и малые речки и ручьи, прыгая через завалы камней и убегая из-под вечных снегов главного хребта Большого Алтая. Я приехал сюда уже после захода солнца. Передо мной, с южной стороны, поднимался под облака пик Белуха, покрытый снегом и зарумяненный последними лучами солнца.