Мы ночевали в деревне Кулунда, но ночью я заметил что Сулимана нет на месте. Спросил хозяина, где он. Отвечал, что киргиз уехал на верблюде. Однако утром, когда мы проснулись, Сулиман явился с рапортом, что лошади уже запряжены в возок, наши дорожные сундуки и мешки уложены и привязаны, и что мы можем ехать.
После чая мы выехали в дорогу. Впереди же на хорошем буланом жеребце ехал Сулиман, а рядом с возком, держась постоянно с моей стороны, гарцевал киргиз-подросток с красивым белым лицом и мечтательными, широко открытыми глазами. Вскоре я убедился, что паренёк, по поручению Сулимана, прислуживал исключительно мне. С большим старанием и ласковостью, он наливал мне чай и накладывал еду, упаковывал мои вещи, стряхивал пыль с одежды и с обуви и бегал за водой для питья и умывания.
Вечером, когда готовя на привале постель мне, он положил букет полевых цветов, я спросил удивленно, не Сулиман ли приказал служить мне так трогательно.
— Да, господин! — ответил паренек звучным голосом. — Но я делаю это с радостью, так как я теперь твоя «ханум» — первая жена.
Я вздрогнул, услышав это: сразу представил отчаяние моей матери при виде моей «первой жены», и язвительные мины коллег. Моё положение было очень глупым, я чувствовал, что отговориться от «ханум» удастся мне с большим трудом, чем от верблюда.
Я прибегнул к совету профессора, который очень легко отнёсся к моему новому приключению, и вызвал Сулимана на беседу.
— Что значит слова паренька? — спросил я его суровым голосом.
— Какого паренька? — ответил он вопросом на вопрос, поведя плечами. — Это Биби-Айне, моя младшая сестра. Я велел ей быть твоей ханум, кунак, так как дарю ее тебе, как подарил бы тебе верблюда, коня или пса. Биби-Айне с тех пор твоя невольница, вещь. Ей тринадцать лет и она самая красивая среди наших девушек. Бери её и будь счастлив!
Долго и осторожно я пытался уклониться от этого подарка, но Сулиман при упоминании об отказе хватался за нож.
— Это было бы оскорблением и позором для всего народа, кунак! — Кричал он, поблескивая глазами. — Только кровью мы смогли бы это смыть! Кунак, не делай этого! Лучше бери девушку, увези на озеро и выбрось в воду! Ты имеешь право, так как это твоя вещь, но не отказывайся! Не отказывайся, кунак!
Сулиман просил, кланялся и складывал руки, как для молитвы, а «моя жена» в это время украшала цветами упряжь коней, которые должны были везти её владетеля и хозяина, то есть меня!
Я не спал в течение целой ночи, размышляя, что мне делать, и сожалея, что вблизи нет глубокого озера: бросил бы в него Сулимана, а девушку отправил бы домой, дав ей в качества «калыма», или выкупа несколько фунтов карамелек из деревенского магазина!
Но что делать? Что делать?
Эта мысль преследовала меня в течение целого часа исследований на озере Чаны, где мы открыли очень интересное явление. Это соленое озеро, лишенное рыбы, и только северо-западная часть его имеет пресную воду, изобилующую в большом количестве карпами, линями, щукой и окунем.
Чаны находится в зарослях тростников и окружено болотами, где собираются дикие утки, и даже гуси, которые задерживаются здесь во время сезонного перелёта на север. Я ходил очень часто на охоту, и всякий раз моя непрошеная «ханум» срывалась с места, чтобы сопровождать меня. К великому неудовольствию Сулимана и к отчаянию Биби-Айне, я не позволял этого.
Наконец, однажды, она поймала меня, когда я возвращался с охоты, нагруженный утками и, снимая с меня мешок с птицей, своим мелодичным голосом произнесла:
— Мой господин постоянно сердится на Биби?
Я почувствовал, что приближается решительное столкновение, и прямо-таки холодок пробежал по телу!
— Девушка, я не сержусь на тебя, — ответил я, скрывая смех и свое замешательство.
— Я не девушка, поскольку отец и брат отдали меня тебе в «ханум» (жены)! — воскликнула она с гневом.
— Всё-таки ты мне не жена! Моя вера запрещает мне жениться на магометанке, Биби.
— Я твоя собака и невольница, хочу молиться твоему богу, как ты молишься! — сказала она, опуская свои прекрасные глаза.
Биби-Айне завоевала мой первый оборонный форт. От всей души призывал я на помощь кого-то неведомого. Но в степи не было никого, до нашего же лагеря оставалось не менее пяти километров.
Прелестная и обаятельная киргизка шла рядом со мной, а её громкое дыхание и раздувающиеся ноздри свидетельствовали о её негодовании и решимости.
— Ханум спрашивает тебя, мой господин, нравлюсь ли я тебе? Может я не красивая, не ловкая и не сильная? Или мои песни и мои танцы не волнуют твоего сердца, мой господин? Ответь, так как я не знаю этого и плачу по ночам. Смотри, уже почти выплакала все глаза! Особенно этот левый глаз!.. Смотри!