Пассажиров выталкивали прикладами на берег и окружали со всех сторон ощетинившимися штыками. По команде эти люди, грешники, но и одновременно мученики, двигались к Главному Тюремному Управлению, одного из двух правительственных поселений, где их записывали и назначали в определенные тюрьмы и на какие-то принудительные работы, часто приковывая их цепью к тачке или к вагонетке.
С этой минуты в поселении появлялся новый житель. Все эти поселения были одного типа, потому что они состояли из дисциплинарного управления, церкви, солдатских казарм, из нескольких магазинчиков и нескольких больших тюремных зданий, мрачных и страшных, то есть наполненных беспокойством, тоской и мукой тысяч людей, вычеркнутых из общества, фактически лишенных всяческих прав человека и гражданина.
Кроме этого весь остров был почти не заселен людьми. Говорю почти, потому что существовали еще там шахты превосходного металлургического угля, для которого я собственно посетил этот проклятый остров, а рядом с шахтами, где работали исключительно ссыльные, были построены временные тюрьмы для принудительных работников. Были еще немногочисленные поселенцы, разбросанные по всему острову, но о них пойдет особая речь.
Угольные шахты, руководимые тюремным управлением очень необдуманно и, с технической точки зрения, неправильно, находились около Дуэ, Онора, Александровска, на речках Мгач и Найяси. Теперь часть этих прекрасных залежей угля, в силу соглашения, заключенного в Портсмуте, перешла в собственность Японии, которая строила для себя большие планы в деле освоения богатств Сахалина, или по-японски Карафуто, где она даже построила форт и железную дорогу.
От давних, вынужденных, жителей Сахалина я слышал много рассказов о страшных случаях в угольных шахтах, где от взрывов, пожаров или обрушения подземных галерей гибли сотни рабочих в кандалах, людей, прикованных к тачкам, вагонеткам и помпам. Целые тома мрачных, переполненных ужасом повестей можно было бы написать о заслуживающих наказания случаях административной опрометчивости и незнания горнопромышленной техники, за которую платили жизнью сотни лишенных всяческих прав работников.
Ужасное обращение и условия работы заключенных, непередаваемо тяжелое влияние сурового климата, приступы тоски и отсутствие надежды принуждали, порой, изгнанников к взрывам протеста или к побегу.
В каждом из этих случаев администрация пользовалась услугами солдат штрафного батальона, в который ссылали самых худших и строптивых солдат со всей Сибири, и даже из Европейской России. Этот штрафной батальон был своего рода войсковой каторгой, потому что существовавшая в нем дисциплина и настроение были так невыразимо тяжелыми, что солдаты лишали себя жизни. Большинство, однако, пытаясь как можно быстрее выбраться с проклятого острова, делали все, чтобы завоевать расположение офицеров и тюремной администрации. Самой кратчайшей дорогой, ведущей к этой цели, была беспощадная жестокость и зверство по отношению к заключенным. Эта жестокость преступала границы человеческого понимания тогда, когда речь шла о наказании пойманных беглецов или о подавлении бунта в тюрьмах или угольных шахтах.
Тогда кровь лилась рекой, а жизнь людская вообще ничего не стоила потому, что бунтовщики были вне закона. Солдаты же тюремной администрации, как осужденные в штрафной батальон, немногим выше оценивались чиновниками.
Виноватых в забастовке или в бунте, а также беглецов наказывали увеличением количества работы, более тяжелыми условиями тюремной жизни, но прежде всего они должны были пройти через наказание розгами. Часто это наказание становилось последним в жизни изгнанника, и после его совершения, вырастал новый могильный холмик на тюремном кладбище.
Осужденного отдавали в руки ката.
Сахалинские каты становились особой кастой, ненавидимой всеми. Были это охраняемые администрацией арестанты, наиболее морально павшие, которых содержали в специальных тюремных камерах, так как в общих им грозила немедленная смерть от рук ненавидящего их каторжного населения.
Каты совершали приговоры над всеми осужденными, были ли это арестанты, или же солдаты из батальона, или даже какой-то чиновник, который обокрал казенную кассу. Они выполняли свои обязанности с громадной старательностью, так как получали за это, денежное вознаграждение и сокращение срока пребывания в тюрьме, после чего наступала относительная свобода, а именно право строительства собственной усадьбы на острове и переходе в состояние колониста-поселенца.
Правда, в течение последних двадцати пяти лет, только один из катов сумел воспользоваться этим правом. Другие же остались в тюрьмах, справедливо опасаясь мести арестантов, которые хотя сами и не побывали в руках ката, однако были обязаны исполнить приговор всеобщего и тайного арестантского суда.