Он замолчал, вздыхая тяжело. Один раз я даже услышал внезапный скрежет зубов Болотова.
— Теперь понимаю, почему так плохо думаете о жителях Острова, — заметил я, глядя с сочувствием на несчастного отца. — Но почему остались здесь?
— Вероятно, вы думаете, что я могу спокойно жить, не сдержав слов обещания жене, что сберегу сына?
Он сказал это с ужасным, хотя сдержанным раздражением. Я промолчал. Он же тем самым голосом начал быстро, лихорадочно говорить:
— Обнаружил убийц. Были это Кошка, Сокол, Селиванов, Дормидонтов и Грених. Когда они узнали, что я обнаружил их след, сбежали из Оноре и направились в сторону Погиби. За ними направили погоню, но напрасно. Всех переловил сам, поодиночке, и зарубил топором. Тогда тюремные подонки приговорили меня к смерти и уведомили меня об этом. Ответил им, что каждый, кого поймаю, погибнет! И видит Бог, я выполнил свое обещание! Тогда онорские заключённые начали караулить меня! Несколько раз я был в их руках. В моей спине две раны от ножа и сломанные ребра, но за свои обиды щедро заплатили они своей смертью. Нет! Никто из онорской тюрьмы не ускользнёт от меня. Власти знают, что я не преследую других заключённых, но когда который из них убежит из Оноре, уведомляют об этом меня, и тогда моя мстительная рука достает их. Ни один не убежит, ни один!
Таким мстительным был Андрей Болотов.
Командир дисциплинарного батальона в Дуэ, полковник Журавский, рассказывал мне позже, что Болотов жил в разных местах Острова, блуждая всюду и живя охотой. Но достаточно было пустить слух по кругу, что убежал арестант из Оноре, и Болотов тотчас же появлялся, выпытывал всё о беглеце, собирал всю необходимую информацию о нём и снова исчезал без следа. В таких случаях власти даже не высылали за беглецом погоню, зная, что «мститель» выследит его и убьет. За каждую голову Болотов получал правительственную премию, которую он полностью жертвовал на строительство церквей и на молебны за душу убитого сына.
Когда Болотов закончил свой рассказ, я долго не мог освободиться от тяжелого и удручающего ощущения.
Я понимал, что месть является плохим советчиком, но не мог не ощутить всей глубины отчаяния и ненависти этого человека. Прощаясь с ним, я подал руку и сказал:
— Пусть Бог пошлёт успокоение вашему сердцу!
Болотов перекрестился набожно, после чего шепнул:
— Я тоже только об этом Его прошу, но, наверное, это уже никогда не наступит, никогда!
По удивительному стечению обстоятельств было угодно, чтобы после нескольких лет я ещё раз встретил «мстителя». Было это в январе 1920 года, когда я пробирался из Томска в Красноярск, чтобы начать оттуда бегство от большевиков за границу, в Монголию и Китай. На моей дороге находилось село Ботогол, около которого рыскал какой-то жестокий партизан, одновременно грабя и убивая буржуев и советских комиссаров, чиновников и солдат. Все объезжали эту местность, проезжая не вдоль железнодорожной линии, а северным шоссе. Я же, не имея никакой потребности прятаться, так как был убеждён, что тем или иным способом погибну, ехал почти безлюдной дорогой, имея с правой стороны железнодорожную насыпь, заставленную непрерывной цепью поездов, брошенных армией и правительством адмирала Колчака и убранных большевиками только тремя месяцами позже.
На одной из маленьких станций железной дороги перед Ботоголом я задержался, чтобы отдохнуть и подкрепиться, так как был иззябший, измученный и голодный. На станции я застал какого-то второстепенного чиновника и нескольких железнодорожных рабочих. В углу сидел ещё какой-то человек, который, когда я вошёл, внезапно поднялся, но сразу же снова сел, заслонив лицо большим меховым воротником.
Я заметил только длинную седую бороду и такие же волосы, выглядывающие из-под барашковой шапки-папахи.
Я попросил чиновника и рабочих, чтобы продали мне что-нибудь из еды, но они отказали мне в очень грубой форме, после чего даже не захотели со мной разговаривать. Ехал я лёгкими санками, запряженными двумя лошадьми. Я вышел из станции и начал оглядывать своих кляч, могут ли они совершить ещё каких-то двадцать километров до следующей станции, где может быть я смог бы найти лучший прием. К сожалению, кони оыли совершенно изнуренные и стояли с мрачно опущенными головами, дрожа всем телом.
Когда скрипнули двери вокзала, я оглянулся.
Невысокий мужик, широкоплечий, совершенно седой, в барашковой шапке и в полушубке с большим воротником, стоял на перроне и внимательно приглядывался ко мне. Наконец он протер лицо ладонью и, обращаясь ко мне, спросил: