Время от времени кажется, что как бы смерть присутствует на этом громадном историческом кладбище, чтобы увеличить число могил и костей. Часто начинают свирепствовать разные болезни: холера, чума или оспа, и косить население кочевий. Приходят также эпидемии скота: чума, инфекционное воспаление лёгких, слюнявая болезнь Тысячами падают быки, кони и овцы, начинает неистовствовать голод, а за ним идёт смерть и собирает свой мрачный урожай.
Первичные формы жизни, первичные права, первобытная психология и равнодушие Российского Правительства помогали ей, и ничем не стесняемая смерть мчалась и косила человеческое начало, как острая крестьянская коса режет сочную и буйную траву.
Никто не удивляется, никто не протестует и не борется со смертью, потому что возвела она здесь повсюду свои извечные следы. Степняки рождаются среди могил, матери усыпляют детей сказками о смерти, отцы воспитывают своих сыновей рассказами об умерших и убитых богатырях.
Каждая скала, каждое ущелье, каждое озеро или русло высохшей степной реки, имеют свою историю, кровавую, мрачную, заканчивающуюся смертью…
О ней говорят тысячи дольменов, тянущихся непрерывной полосой от устья Маны вплоть до Саян и Большого Алтая.
Здесь, под этими уже исчезающими курганами и монолитами из красного песчаника, погребены целые цивилизации, племена и народы, о которых остались только слабые и неясные воспоминания.
Каменные, отесанные начерно монументы, едва заметные среди травы и скал руины неизвестных городов, о судьбах которых уже никто и никогда не узнает — все это говорит, вопиет, кричит отчаянным голосом о смерти, только о смерти.
Перед мировой войной начала медленно продвигаться вперёд через эти степи европейская культура.
Появились врачи, ветеринарная помощь, промышленные предприятия, современная торговля скотом, породистые кони и бараны, проекты железной дороги, шоссе и курорты.
Но прошла война и увлекла за собой вольных сынов степей, а их смерть среди чужих, не понятных для них условий, видели Карпаты и восточная Пруссия.
Вернулись ли они в свои родные степи, и увидели ли ещё раз старые дольмены предков?
Пожалуй, нет!..
Потом пришел кровавый преступный большевизм…
Я видел его следы в 1920-м году, когда, уходя от большевиков, ещё раз пробежал этот край могил и смерти с севера на юг.
Видел культурные опытные станции, где породистым коням до колен отрубали ноги, а мериносов резали для питания пьяных советских солдат.
Я ехал степями, где в течение веков паслись миллионы голов скота и коней. Теперь там — пустыня! Татары ушли на юг, пересекли монгольскую границу, убегая от преступных советских властей; трава была сожжена с помощью умышленных степных пожаров, или оказалась съеденной саранчой.
Целые тучи саранчи носились над степями, в поисках пропитания. Когда я ехал между Батени и Чёрным озером, колеса моего возка оставляли мокрый след на высохшей, убитой, потрескавшейся от жары земле. Это была раздавленная саранча, миллиарды этих насекомых, покрывающих как инеем всю степь.
Кара Божия?.. Проклятье Абук-хана?.. Месть обиженных и оскорбленных теней, великих вождей, умерших в далекие времена народов?
Я всюду встречал трупы татар, убитых большевиками, кости съеденных татарских баранов и коров.
В нескольких местах дорога была усыпана трупами, как рамкой. Дорога, которой проходили банды советских партизан-украинцев с Танну-Ола и западных отрогов Алтая.
На Черном озере, где я некогда жил с профессором и с беглецами из российских тюрем, увидел сожженные постройки фабрики соли и развалины жилых домов. Осталась только маленькая халупа, где жил сторож с семьей — люди голодные и больные, ожидающие смерти, которая должна там появиться.
Как символ этой безнадёжной мрачной жизни, на вершине горы, на фоне весеннего неба, бросался мне в глаза тёмный силуэт волка.
Он стоял неподвижно, как статуя из бронзы.
Внезапно он поднял голову, вытянул шею и завыл.
Выл протяжно, тоскливо и угрожающе, как бы призывая смерть, погибель, забытье… Где же ты, моя молодость? Где же твои мысли и идеалы? Или же всё-таки что-то я ожидал от жизни и цивилизации, когда бродя среди дольменов, слушал предания о старых, давно минувших временах и думал, как пройдут сюда большие познания и культура, и спасёт эти умирающие племена от погибели. Разве такие картины хотел увидеть я в будущем, когда для лучшей судьбы этой безбрежной и умиляющей своей непосредственностью земли, я работал скромно, как мог и умел, для прогресса и счастья человечества?