Мрачной и жуткой была эта картина. Я дернул за шнур и вскоре уже был на палубе лодки, где меня вытащили из медно-резиновой скорлупы.
— Веселенький пейзаж? — спросил капитан с иронией.
Я рассказал о своих впечатлениях, а моряк печально опустил голову на грудь.
Недалеко от Новокиевска проходила дорога к Корейской границе. Бежала она через поросшие лиственным лесом отроги Сихотэ-Алиня. Однако никто той дорогой не ездил Дорога имела стратегическое назначение, но никто не посещал ее, потому что были другие тайные дороги, или тропинки, которыми брели одетые в белое корейцы на свою печальную и меланхолическую родину из Уссурийского края, где они добывали разными легальными и нелегальными способами средства для своей жизни и жизни своих семей, порой, покинутых на долгое время.
Я был на охоте с офицерами российского поселения вблизи от Корейской границы.
В качестве проводников служили нам казаки, которые прибывали сюда в качестве пограничной стражи из города Николаевска Уссурийского и из казачьих деревень. Охотились мы там на серн, целые стада которых паслись на склонах, в высокой траве и в густых кустах.
Во время охоты, двигаясь за сернами, уходившими в горы через густые заросли дуба, я заметил что-то черное за грудами камней. Сразу подумал, что это человек и крикнул ему, чтобы уходил с линии огня, так как легко мог получить ранение. Никто мне, однако, не ответил. Я направился в сторону камней, когда внезапно раздался звериный рев, и большой черный медведь выскочил справа от меня и направился вниз, на дно оврага. Заметил только сгибающиеся при его беге кусты, но зверя не было видно.
Хотел я уже идти за ним, когда внезапно внизу прогремел выстрел, а эхо многократно его повторило, унося все дальше в горы.
Тут я заметил одного из наших проводников, казака, который звал другого проводника, чтобы пришел помочь освежевать медведя. Я пошел на место происшествия: на земле лежал, сраженный пулей в сердце, большой медведь, а казаки уже сдирали с него шкуру.
Здесь же, рядом с медведем, в густой траве, я обратил внимание на обрывки корейской одежды и куски мокрой пожелтевшей ваты.
Казаки, заметив, что я разглядываю эти лохмотья, громко засмеялись:
— Это «белый лебедь» проходил, а я его здесь захватил врасплох! — пояснил строгий казак, распарывая медведю шкуру на брюхе, — Было это два года тому. Я с двоюродным братом, казаком из Имана, приехал сюда на «белых лебедей», потому что знал, что целая их толпа тянется этими тропами.
— Что называете «белыми лебедями»? — спросил я казаков.
— Корейцев, господин, корейцев! — отвечал старший из них веселым голосом. — Идут они с Амурских золотых рудников, Сунгачи, с Майхэ, с Залива Императора, а несут на хребтах, в своих корзинах, много ценных вещей: золотой песок, панты (весенние оленьи рога), женьшень, янтарь, грибы, речной жемчуг, шкурки соболя, горностая и куницы. Почему мы должны им это позволять, когда такие вещи и нам, христианам, могут пойти впрок?
Снова взорвались они громким смехом.
— Каким образом вы запрещаете им это? — спросил я, уже догадываясь об истине.
— Очень это простое предприятие! Устраиваем себе на тропах «засидки» и ждем. Почти все тропинки еще в давние времена были окружены таким образом. Корейцы идут в одиночестве, так как взаимно не доверяют друг другу, и прокрадываются, прячась в лесах и кустах. Когда казаки услышат шум шагов или стук топора, или заметят ночью на верхушках деревьев отсвет от костра корейца, хватают они такого «белого лебедя» и забирают содержимое его корзины. Порой бросается он на нас с топором или ножом, защищается ожесточенно — только пуля его успокаивает навсегда. Если он плачет и проклинает, казак его тоже застрелит, зачем же жить такому неудачному «лебедю»? Так или иначе, должен умереть…
Так говорил спокойным звучным голосом, старый казак, и я не имел причины не верить ему, потому что передо мной лежали запятнанные, скорее всего человеческой кровью, лохмотья корейской одежды, а из кустов выглядывали замаскированные под земляной холмик предательские «засидки».