Однако я заметил, что был он опытным и ловким человеком, так как выливал торжественно на землю по нескольку капель, а глотки же тянул долгие и глубокие. Из этого можно судить, что души умерших в этот вечер напиться не сумели, зато шаман… напился в стельку.
После алкоголя дошла очередь до табака, которым колдун по-приятельски поделился с покойниками, даже порядочную щепоть соли вложил он себе в губы, только не коснулось это трубки и бубна.
После церемонии начались ритуальные танцы шамана.
Шаман, несомненно, обладал хореографическими способностями. Высоко и ловко скакал, совершая в воздухе разные движения руками и ногами; топал в такт быстрого ворчания бубна, вращался на одной ноге так быстро, что трудно было различить его лицо. Он танцевал долго, невероятно вспотел и начал, не прерывая танца, сбрасывать с себя амулеты, шляпу и верхнюю одежду, наконец, обнажился до пояса, но все еще танцевал, размахивая худыми руками и конвульсивно поворачивая голые плечи. Потом остановился сразу, как какая-то четкая машина и, схватив одежду и ремешки с амулетами, подошел к гольдам и объявил им, что души мертвых приняли жертвы, а значит будут благосклонны к новой душе.
Колдун снова напился чая, несколько остыл, оделся, потянулся к стоящей, для общего употребления, миске с водкой, закусил куском жареного мяса и снова поднялся.
В этот раз он ничего на себя не надел. Только взял две маленькие дощечки с вложенной между ними, тонкой, как бумага, полоской белой березовой коры и, тихим шагом, отошел в сторону подвешенного им покойника. Стоял там долго, молчал как бы в сосредоточенности, поскольку это не было результатом действия водки, потом же мы услышали слабый звук, подобный гудению комара. Шел он издалека, и я подумал тогда, что шаман издает его с помощью дощечек, которые вложил в губы.
Это гудение, однако, усиливалось с каждой минутой, пока, наконец, не перешло в неустанный басовый гул, который наполнил весь лес, все его закоулки от густой травы до крон дубов. Звук этот забирался в души, сердце и мозг. Порой казалось, что взорвет он череп. Наверное, колдун сумел бы довести человека до безумия с помощью этих маленьких дощечек с полоской бересты.
Гудение начало слабнуть и перешло в удивительное, едва уловимое ухом жужжание. Одновременно шаман отошел в тень деревьев и, тогда в разных местах, среди царящей под кронами темноты, начали загораться бледные фосфоресцирующие огоньки.
Гольды начали что-то шептать про себя, с благоговением и тревогой вглядываясь в ночной мрак.
Что это было? Внушение, вызванное игрой шамана, или, опять же, он бросал в воздух какие-то светящиеся предметы, например кусочки дубовой трухи, порошок сгнивших грибов или светящихся насекомых, которых так много водится в Уссурийском крае?
После появления огоньков, шаман выкрикнул что-то, очень порадовавшее уже совершенно пьяных, самых близких родственников покойного.
Гольдов, устроивших торжество, эта весть принудила к наполнению нескольких новых мисок и кувшинов, что очень понравилось нашим проводникам.
— Богатые, солидные похороны! — бормотали они, потирая руки.
Когда колдун занял свое место у костра, начался пир, точнее пьянка, в которой приняли активное участие и мои проводники. Люди просто напивались алкоголем, давились им, падали и снова поднимались затем, чтобы пить дальше.
Ели мало, время от времени разрывая зубами куски жареного и вареного мяса или сушеную рыбу. Спустя несколько часов костер уже угасал, а гольды, что-то бормоча и ворочаясь, спали пьяным сном.
Проводники еще хлопотали у оставшегося бочонка с водкой, но были уже совершенно пьяны.
Я боялся за следующий день, но ошибся. Проводники встали на рассвете, немного побледневшие, но выполняли обычные дела с прежней ловкостью и быстротой. Что касается гольдов, уже спозаранку след их простыл. Кладбище опустело, и остались только висящие на дереве и колышущиеся порывами ветра гробы из бересты.
Несколькими месяцами позднее встретил я в тайге гольдов, от которых осталось такое неприятное воспоминание по причине пьяной похоронной оргии.
Однако я изменил свое мнение, когда увидел их в условиях тяжелой борьбы за существование. Их было трое, все охотники; у них были пистонные ружья, ножи и топоры за поясами. Их одежда заинтересовала меня. В первую очередь штаны и ботинки, сделанные вместе из оленьего меха. Мех был на внутренней и наружной стороне обуви. Вовнутрь были вшиты стриженые заячьи шкурки. Сверху на голое тело гольды надевали специальные гольдские рубахи. Они заслуживают описания. Представим себе две рубахи из оленьего меха, вложенные одна в другую так, что мех присутствует на наружной и внутренней стороне. Это сделано, чтобы между слоями шкур оставался воздух, как наилучшая защита от холода, при этом, два меховых слоя отделяются изнутри друг от друга спиралями из оленьих жил. К плечевой части такой рубашки пришивается капюшон, заменяющий не только шапку, но и маску на лицо от холодного ветра, а к рукавам меховые рукавицы.