— Предатель! — воскликнул я. — Почему ничего мне не сказал об этом? Я взял бы с собой ружье!
— Это излишне! — ответил он. — Поохотимся по-нашему!..
Говоря это, он подал мне тяжелую нагайку с длинной рукоятью и коротким ремнём, завершенным большим свинцовым шаром.
— Киргизы выгонят из кустов волков, которые помчатся в степь. Кони хорошие, догонят, а мы будем убивать волков нагайкой, кунак (друг).
Три киргиза действительно окружили болото, мы же вчетвером вытянулись в одну линию, ожидая зверей.
С криком и шумом киргизы влетели в кусты, и через несколько минут волки начали выскальзывать из-под их укрытия. Они мчались во всю мочь, распластываясь над землёй, с поджатыми хвостами и с прильнувшими к голове ушами.
— Трогай, кунак! — крикнул мне Сулиман.
Я стегнул коня. Он, привычный к этого рода охоте, помчался как стрела и начал быстро догонять большого волка, со светлой почти белой шерстью. Но зверь, оценив ситуацию, начал совершать по степи зигзаги, пытаясь обмануть коня. Вот тогда я удивился сметливости моего коня, который предупреждая сигнал с моей стороны, сам делал нужные повороты, менял направления и бежал все быстрее, постоянно имея преследуемого волка справа от себя, чтобы наезднику было удобней дотянуться до волка правой рукой.
Наконец хищник начал уставать, а расстояние между мной и ним становилось всё меньше. Ещё несколько минут стремительного движения и волк уже находился тут же рядом со мной, с правой страны.
Я поднялся в стременах и, с полного размаха, стегнул зверя нагайкой. Он глухо взвизгнул, споткнулся, но немного погодя снова оторвался от меня, сделав прыжок вперёд, но в тоже мгновение я ударил его снова со всей силы. Зверь, глухо заскулил, упал и начал извиваться на земле, сильно истекая кровью.
Когда я ещё описывал круг на скакуне, разгулявшемся от быстрого бега и моих ударов плёткой, подоспел один из киргизов, соскочил с коня и перерезал хищнику горло.
— Jakszi, ok jakszi dzigit bet at![23] — кричали киргизы, скача ко мне и волоча на арканах трех добытых волков.
Спустя несколько часов я уже подъезжал к нашей юрте, перед которой сидел профессор, обеспокоенный моим отсутствием.
Всё же, полагал он, что с верным и смелым Сулиманом ничто не могло угрожать мне. Профессор просто соскучился без меня, так как этот учёный с мировым именем, по своей природе был очень общительным человеком и любил поговорить. Однако он извинился, когда увидел наши трофеи.
После той необычайной охоты наступили дни настоящей экспедиционной работы. Я проводил научные обследования на озере и в окрестных степях, собирая коллекции и производя полевые анализы воды из встречаемых источников и колодцев. Во время одной вылазки мы с Сулиманом забрались далеко в степи, в поисках селитрового озера, находящегося по слухам где-то в этих местах. Мы отыскали его, однако оно оказалось обычным солёным озером с небольшой примесью магнезиальных солей. Оно находилось близи Иртыша. Во время этого похода какой-то бешеный тарантул укусил Сулимана в большой палец левой руки. Это оказался первый и единственный подобный случай, какой произошёл за время всего моего странствия в киргизских степях, в этом крае тарантулов.
Сулиман сообщил мне об укусе паука только спустя несколько дней, когда уже палец распух ужасно. Настойка йода не помогла, и вскоре его лихорадило и он, буквально, крутился от боли. Я ещё раз осмотрел его палец и пришел к выводу, что началась гангрена, и что операция неизбежна. Объяснил Сулиману, не скрывая серьезности диагноза и большой опасности, если диагноз подтвердится. Наш лагерь на Кулунде был в двухстах километрах, а жара стояла страшная.
— Удали мне этот палец! — попросил киргиз.
— У меня нет ничего необходимого для такой операции, — ответил я, — только перочинный ножик.
— Перочинным ножом даже можно быка зарезать! — Заметил Сулиман решительным голосом. — Дольше уже не могу терпеть этой боли, друг!
Я согласился. Сулиман сам наточил перочинный нож на камне, а позже, когда я промыл ему больной палец спиртом, положил ладонь на тот самый камень и бросил сквозь стиснутые зубы:
— Режь!
Я отрезал ему палец до второго сустава, сделал перевязку и бандаж, удивляясь, при этом, терпению пациента; но он не вздрогнул, ни одним стоном или даже вздохом не выдал своего страдания. Встал, поблагодарил и самым спокойным способом пошел ловить и седлать коня. Однако я опасался, что может быть напрасно отрезал ему палец, поэтому положил отрезанную часть пальца во фляжку со спиртом, чтобы показать ее профессору Залескому. Когда мы вернулись на Кулунду, профессор осмотрел палец и объявил, что если бы я не решился тогда на операцию, гангрена поднялась бы выше и нужно было бы отнимать всю руку.