— Я-а?..
— Хвастун! — подтвердил старшина. — Говорил: еще одну Славу добуду, а война-то — тю-тю.
— Вота ты о чем! — Сарыкин сбил с шинели соринку. — Главное, отвоевались.
Все одобрительно закивали. Старшина хотел добавить еще что-то, но передумал, поднял резким движением крышку с котла.
Сарыкин потянул носом.
— Наркомовские привез?
— Угадал. — Старшина взял черпачок. — А каша чуть погодя приедет. Но тебе наркомовские не дам.
— Не дашь?
— Не дам.
— Почему?
— Застегнись, как положено, и пилотку надень!
Сарыкин рассмеялся.
— Твоя взяла!
Старшину он терпеть не мог. Когда в срок не привозили горячее или вместо хлеба выдавали сухари, ворчал: «Наел загривок, боров гладкий, а на остальное ему — начхать! Все к офицерьям жмется, все их ублажает. Даже одежку себе офицерскую справил, хотя такая и не положена ему. Я бы на месте командира роты сунул ему винтовку и...» — Сарыкин делал выразительный жест.
Водку лили по-разному. Одни, не отходя от повозки, сразу опрокидывали в рот двойную порцию, которую разливал старшина в котелки и кружки, другие чокались, лили бережно, подставив под подбородок ладонь, чтобы — упаси бог! — ни одна капля не пропала.
Семин выпил и почувствовал: «Пошла!» Стало легко, будто за спиной выросли крылья. Захотелось пофилософствовать. Подойдя к Петьке, он поймал пуговицу на его гимнастерке и сказал:
— Ты только подумай, Петь, война кончилась!
— Кончилась, — проворчал Петька. — А у нас никаких наград. Домой возвращаться с пустой грудью не больно-то охота. Не поверят люди, что воевал.
— Это верно, — легко согласился Андрей.
— Ты бы намек Овсянину сделал — так, мол, и так, товарищ лейтенант. Он, заметил, тебя отличает.
— Ни за что!
— Интеллигенция, — Петька высвободил пуговицу. Чувствовалось, что он недоволен. Андрей представил себя с медалью на груди, увидел улыбающуюся мать, услышал взволнованные охи соседей и подумал: «Может, в самом деле, поговорить с Овсяниным?»
Снова заиграла гармошка. Образовав круг, солдаты смотрели на плясунов.
— А вы, мальцы, чего квелые? — спросил Сарыкин, остановившись возле них.
— Я бы с полным удовольствием, — сказал Петька.
— А ты? — Сарыкин посмотрел на
— Не умею плясать, — пробормотал Андрей.
— А пробовал?
— Нет.
— Вали тогда!
Неожиданно для себя Семин сорвал с головы пилотку, ворвался в круг, раскинул в стороны руки и замолотил ногами. В голове шумело, сердце переполняла радость. Показалось: пляшет он лучше артистов — участников дивизионного ансамбля самодеятельности, они два раза давали на позиции концерты. Все хлопали в ладоши и улыбались. Сарыкин подбадривал:
— Жги, малец, жги!
Горячий пот катился с лица, нательная рубаха стала хоть выжимай. Решив напоследок удивить всех, Семин попробовал вприсядку и, очутившись на земле, ошалело уставился на окружающих его бойцов. Они доброжелательно посмеивались, аплодировали.
— Уважаю бедовых, — сказал Сарыкин и помог Андрею встать.
Петька тоже хотел показать свою удаль, но его оттерли. Он обиделся, отошел в сторону, сказал Семину:
— Не умеешь плясать! Не в такт ходишь. Музыка играет, а ты ногами колотишь, будто и нет ее.
Музыкального слуха у Семина не было — это он знал, но, воодушевленный аплодисментами, возразил:
— Сарыкину, между прочим, понравилось!
Петька усмехнулся.
— Потешно у тебя получилось, а он, сам знаешь, любит это.
Семин не стал спорить.
В голове по-прежнему шумело, и все — синее, без облаков небо, умытая росой трава, клейкие листочки, веселые, с расстегнутыми воротниками бойцы — умиляло его. Он вспомнил мать. «По радио, наверное, уже объявили о Победе, — решил Семин. — Мать сейчас тоже радуется». Повернувшись к Петьке, он сказал:
— Скоро демобилизуют нас.
— Держи карман шире! Сарыкин и другие, которые в годах, домой поедут — это точно, а нам еще трубить и трубить.
— Не может быть!
— Хоть так верти, хоть этак — все равно трубить. Если всех по домам распустят, кто ж тогда служить будет?
— Те, кто не воевал!
— А много ли таких? Может, пять, может, десять тыщ наберется. Из них даже дивизию не составишь. А служить все равно надо: границы охранять и все прочее.
Семину стало грустно.
— Может, в отпуск отпустят?
— В отпуск — да, — степенно произнес Петька.
Солнце поднималось все выше. Роса высохла, но земля все еще была влажноватой. Такой она бывает только весной, когда под верхним, обманчиво сухим слоем еще очень много влаги. У самого берега, на отмелях, ходила рыбная молодь. Петька кинул в воду позеленевшую гильзу:
— Рыбы тут невпроворот. Будет время — посидим с удочками. А если сеть достанем, то объедимся ушицей. Страсть как рыбки хочется!