Надо смотреть, не моргать. Снега еще нет.
Но она сказала, что придет. И мы пойдем в кафе.
Я, наверно, устала — в голове как будто покалывает.
Скрипнул пол в прихожей. Это Лина. Она стоит на пороге.
Прижимаюсь лбом к стеклу. Двор, забор, асфальт. И стекло подо лбом холодное. Я вот-вот захочу спать. Может, Лина будет кукурузные хлопья, не знаю.
Она откашливается. Подходит ко мне, я чувствую у себя на плече руку, рука холодная.
— У меня для тебя подарок, — говорит Лина.
— Подарок? — на секунду перевожу на нее взгляд, она улыбается.
— Я думала, куртка от вас обоих.
— Верно, — говорит Лина. — Но у нас есть еще один.
Она выходит в прихожую и возвращается с коробкой в руках, с картонной коробкой, это та самая коробка, теперь я поняла.
— Открывай осторожно, — говорит Лина.
Я забываю, что надо смотреть в окно.
Я помню все подарки от Лины. Пони, и кожаный пенал, и фломастеры-хамелеоны, а в этом году — красная куртка. Лина. Она больше не хочет навещать маму, говорит — а чего я к ней поеду, и так каждый раз. Но Лина! Подарю ей на день рождения теплую огненно-красную куртку.
И вот я держу коробку. Ее не закрыли как следует, только прихватили маленьким кусочком скотча посередине.
Я подарки упаковываю не так, я беру блестящую бумагу, много скотча и лент. Смотрю на Лину, а она смотрит на меня и улыбается.
Смотрю на коробку.
Отдираю скотч и открываю.
Это хомячок.
Белый, как Фру Берг.
Но Фру Берг, она ведь умерла.
Она лежала тогда совсем как тряпочка или маленький носочек.
И у меня ведь нет клетки.
Я забыла смотреть в окно, я про это забыла, давно забыла, и теперь будет несчастье, я забылась совсем.
— Мы забрали у мамы твою клетку, — говорит Лина. — Она в кладовке.
— Да, — говорю я.
— Я и корм для хомячков купила, — говорит Лина. — И опилки тоже.
— Да, — говорю я.
Хомячок ползает по коробке. Я ставлю ее на стол.
— Ты что, совсем не рада? — спрашивает Лина.
— Рада.
И тут я как зареву. Я рыдаю и не могу остановиться, а хомячок скребется в коробке, я вся трясусь от рыданий, шатаясь, иду к раковине, а голова, глупая моя голова, никак не может не думать, она думает: что, если мама сейчас придет, я стискиваю руками голову, а Лина кричит: — Папа, папа!
Но он наверху или вышел. Лина берет меня за руки и крепко их сжимает:
— Эмили, в чем дело?
Я молча оседаю на пол, у нее не получается меня удержать, а хомячок скребет коробку, пытается выбраться, и Лина говорит:
— Мне отнести его обратно в зоомагазин? Ты этого хочешь?
Она отпускает меня и тянется за коробкой, но я кричу: — Нет!
Я бросаюсь на пол, заползаю под стол, жмусь к ножке стола и зажимаю уши:
— Нет! — кричу я. — Нет!
— Что тут происходит? — это папа.
Лина начинает объяснять, папа пытается вытащить меня из-под стола, но я изо всех сил цепляюсь ногами, зажимаю уши, зажмуриваю глаза и кричу: — Не отдавайте его! Не надо!
Тогда он меня отпускает, я прижимаюсь к ножке и кричу: — Я его люблю! Люблю!
Папа с Линой стоят неподвижно, и уже совсем темно, я бьюсь головой о ножку, кричу и кричу, и теперь хомячок наверняка ужасно напуган.
Уже почти вечер, мне так кажется.
Небо потемнело.
Мои руки на подоконнике.
Хомячка забрали и унесли наверх.
Котовась тоже куда-то делся.
— Котовась, — шепчу я, — Котовась.
Но он не приходит, может, ушел на улицу.
Мне можно стоять здесь, сколько захочется.
Я широко раскрываю глаза. Смотрю в темноту, двор, забор, трава. Папа надел на меня шерстяные носки. Ногам жарко, и они устали.
Закрываю глаза.
Что я знаю белого?
Холодильник белый. Ночнушка у меня белая, и перед сном у меня побелеет лицо, нет, еще не пора, надо открыть глаза, раз, два, три, у меня белая ночнушка. А что-то все падает и падает.
Мой лоб стукается о стекло.
Когда я открываю глаза, все другое.
Это снег, снег идет. Ложится первая пороша. На все.
Трава теперь белая.
И двор теперь белый.
А белый цвет — самый лучший.
Стина Стур
Три рассказа
Перевод с шведского Лидии Стародубцевой