Надо видеть молодое поколение здесь, чтобы оценить его так, как оно сто́ит.
На перевязочных пунктах
Заброшенный каменный дом; к нему легкораненые идут на ногах, тяжёлых — приносят на носилках.
Общая черта: офицер на носилках говорит много и возбуждённо и почти никогда не стонет и не жалуется, как бы скверно ему ни было; солдат или молчит сосредоточенно, упорно и строго, сожмёт губы и поморщится, часто закроет глаза и, видимо, одного хочет: не приставайте вы к нему, не тормошите, оставьте в покое, наедине с его скорбною думою.
В Вафангоу на перевязочном пункте студенты рук не складывают. Им переброситься словом некогда. Подходят к очередному солдату из запаса, — весь серый, и борода серая, и усы.
— Вон рядом больше моего мучится, к нему сначала.
— Он легко ранен…
Солдат улыбается.
— Да разве по лёгкости судить надо? У меня вон живот наскрозь, а я не кричу; а ему ногу в мягкое место, — он верещит, к нему и иди сначала. А я ещё терпеть могу. Нужно так: кто меньше терпеть может, к тому первому.
Вон офицер фон Майер. Сначала думал, что у него тоже живот насквозь пробит. Лежит и пытливо смотрит на меня… Виден в глазах вопрос… Ко мне тихо:
— Скажите… от ран таких выздоравливают?.. — и голос у него дрогнул.
— Ещё бы! — стараюсь я улыбнуться. — Ещё бы! У меня был друг один, — безбожно вру, — у него хуже, чем у вас… А теперь женат, детей имеет.
— Ну, вот, вот…
И тоже радостно улыбается.
Потом оказалось: пуля прошла, не задев ничего важного.
В углу — раненый. Одна и та же пуля мякоть обеих ног прошла. Лицо барское, очки, а солдатская шинель. Говорит как человек образованный.
Мне шепчут:
— Слава Богу. Мы за него рады!
— Почему?
— Да ведь его как все любили! Великолепный товарищ был.
— Ну, так что же, чему же радоваться?
— Рана не очень серьёзная, а теперь ему всё вернут, пожалуй.
— Ничего не понимаю!
— Да ведь это наш милый Чоглоков. Разжалованный.
Вспомнил: мне о нём пограничники рассказывали как о лучшем офицере. И в полку он свято нёс своё горе. Никакого послабления себе не давал. Плечом к плечу с солдатом, и хотя ему не раз его бывшие товарищи хотели облегчить его кару, — он ни разу не принимал такой милости. Он искупал свой малый грех. Как человек честный и благородный, подвергаясь всем его последствиям, не отлынивал ни от чего. Избалованный, изнеженный, он нёс трудную солдатскую службу наравне с привыкшим к лишениям рядовым.
— Здравствуй, Чоглоков! — подходит к нему его друг.
— Здравия желаем, ваше высокоблагородие!
— Ну, теперь шабаш. Конец твоей муке.
Он весь сегодняшний бой был впереди. Дрался как лев, кидался туда, где опасности было больше. Как он от тысячи смертей ушёл, Бог его ведает, потому что, сравнительно с тем, что он делал в этом сражении, его рана — выигрыш в двести тысяч. Солдаты по-своему объясняют:
— Конца искал, намучился барин!
А какое золотое сердце, — спросите у тех же солдат, которым он был старшим товарищем, когда золотые погоны носил. В каждом принимал участие.
— Он один врубился в японский эскадрон.
Когда его несли на поезд раненого, догнал генерал Самсонов и подал ему руку.
— Поздравляю вас…
Раненый приподнялся.
— От всей души радуюсь за вас. Я сделаю всё со своей стороны, чтобы устроить вашу участь.
Когда Чоглокова привезли в Ляоян, командующий маньчжурской армией, как он всегда это делал, посетил и его. Расспросил. Повесил ему на грудь солдатского Георгия.
— А теперь я буду сам хлопотать за вас у Государя.
Не успел я ещё оставить этот перевязочный пункт, как опять новый тип.
Слышу, доктор отчаянно спорит с раненым, перевязывая ему ногу.
— Нельзя, говорят тебе.
— Так что дозвольте, ваше высокоблагородие.
— Слышал ты или нет: у тебя пуля засела в ноге.
— А где же ей сидеть, коли она в ногу попала?
— Так как же я тебя пущу назад в полк?
— Потому она сидит в говядине. Я смогу сидеть в седле.
Доктор отмахнулся и отошёл.
— Что это у него? — спрашиваю.
— Да помилуйте: у человека легко может быть гангрена, а назад, в строй, просится.
— У меня там и табачку моего пачка осталась! — тоскливо бурчит солдат.
Через пять минуть — суматоха.
— Корней Захаров! Захаров!
— Где Захаров?
— Нет его, доктор. Вот сейчас здесь был, а теперь нет.
Захаров улучил минуту, когда доктор отошёл к другим больным, и — давай Бог ноги. Потом встречаю доктора.