Вон они те, за кого умер Семен…
Он его убил, Семена… Когда люди, за спиной которых он спасался в своем блиндаже, умирали от недостатка в питье и пище, он наслаждался вином и консервами…
На мгновенье он стал себе гадок. Словно человеческую кровь пил он у себя в блиндаже.
И тут ему вспомнилось какое-то бранное слово, крикнутое ему когда-то одним из его должников.
Он остановился…
Будто кто-то назвал его по имени… Но он еще не мог определенно воскресить в памяти тот момент и то слово.
И вдруг он вспомнил.
Вот оно: «людоед».
Огромная бомба хлопнулась на противоположной стороне площади, вырыв глубокую, сажени в две, яму на месте разрыва.
Он подбежал к краю этой ямы и стал неподвижно. Теперь ему хотелось смерти… Ему казалось почему-то, что и второй раз сюда может попасть снаряд.
Подняв голову и крепко захватив в пальцы воротник халата, он прошептал с мукой:
— Господи! возьми меня…
На разведке
I
Вдали завиднелась деревня.
Казаки попридержали лошадей, и они пошли легким шагом, мягко ступая по пыльной дороге. Пыль, клубившаяся все время под ногами лошадей, медленно оседала книзу; позади шагах в тридцати, пыль еще дымилась мутно-желтой волной; но эта волна уж не катилась за казаками, а была почти неподвижна и расплывалась вправо, влево, назад и вперед, как дым от догоревших дров, затягивая серой мутью низкую, жидкую траву по сторонам дороги…
Лошади были потны и мокры. Из-под седел, около серых войлочных потников, выступала пена белыми мыльными хлопьями. Казаки подвигались вперед почти без шума: по глубокой пыли не было слышно стука копыт; только изредка раздавался лязгающий, короткий металлический звук, когда подкова задевала за подкову, да постоянно екала под брюхом селезенка у лошадей.
Солнце уж было на закате.
Большое красное, оно стояло над грядой невысоких скалистых гор; оно казалось совсем неподвижным и словно застывшим на изжелта-золотистом небе. Мягким светом теплились камни и песчаная равнина перед ними… На песке от камней лежали голубые тени.
Кругом было тихо и безлюдно.
Неслышно скользили в горячем свету солнца по пыльной дороге казаки, вытянувшись один за другим. Блестели их пики, будто внутри отполированного острия горели красные угольки и просвечивали сквозь металл, пронизывая его весь золотисто-красным светом. Красный отблеск заката лежал и на лицах казаков, и на одежде, и на их лошадях…
Длинные-длинные тени от них бежали с ними рядом по песчаному плато, отчетливо выделяясь на желтом песке.
Казаков было пятеро: урядник и четверо рядовых.
Когда они совсем близко подошли к деревне, они съехались в кучку.
Теперь уж никакой звук не нарушал тишину степи. Чуть-чуть колеблясь теплились пики в воздухе, горели ровным, широким светом магазинные коробки закинутых за спину винтовок, искрились серебряным огнем короткие стволы, в местах незащищенных деревянной накладкой: возле затвора и на самом конце.
Когда кто-нибудь из всадников шевелился в седле или зачем-нибудь нагибался, оттопырив ногу со стороны, противоположной той, куда нагибался, по всему карабину наискось по спине от локтя до самого уха словно проглядывала вдруг широкая серебряная молния… Казак выпрямлялся снова, и молния разрывалась пополам, вспыхивая опять ярко над плечом и под локтем.
— Ну, что же, ребята, назад, что ль?.. Вон она, деревня…
Голос был сдержанный, словно казак говорил в присутствии засыпающего или спящего человека и не хотел его тревожить… Он обернулся к товарищам, посмотрел на них и оперся рукой о круп лошади…
— А? как скажете?..
Казаки молчали.
Он опять поглядел на них сразу на всех и, помолчав с минуту, сказал:
— Тишь-то какая.
И повел глазами по степи…
Один из казаков приложил ладонь ребром ко лбу прижимая большой палец к виску, а указательным охватил лоб и стал смотреть, немного привстав на стременах, через плечи товарищей в сторону деревни. Потом он отнял от лба руку, опустил ее вдоль тела и проговорил медленно, точно запинаясь, и продолжая смотреть на деревню:
— Будто пустая.
Деревня издали от солнца была вся розовая… Маленькие домишки под камышовыми крышами со скатом в одну сторону обмазанные кругом глиной, казалось, горели и таяли в солнечных лучах; румянились позади их жиденькие, невысокие деревца с белой корой.
Былки камыша, неровно торчащие по карнизу на концах, точно тлели слабо от края до края вдоль карниза.