Свистит и воет вьюга. Поплотней ямщик запахивает полость кибитки, окутывает ноги седока дорожным меховым одеялом…
— Теперь ладно! Сидите ваше благородие!
И потонул в белесой мгле.
— Гляди, не сбейся с дороги! — кричат из кибитки.
— Бог милостив!..
Я говорил уже, что Рябову казалось временами будто «мы» заблудились в Манчжурии, ни дать, ни взять, как обоз зимою в степи.
Он пошел «пощупать дорогу»… Сам напросился.
И погиб…
На прощанье он сказал своему начальству, поглядывая на него любовно и помаргивая своими красными без ресниц веками:
— Я скоро ворочусь… Вы не извольте сумлеваться…
И видно было по выражению его лица и глаз, что ему хочется успокоить начальство не на свой счет, а на счет благополучного исхода своей экспедиции и… и может быть и всей этой незадачливой войны…
Он словно говорил глазами:
— Не извольте беспокоиться: как-нибудь вывернемся.
Вслух высказать этой мысли он не смел: нижнему чину рассуждать не полагается, нижний чин обязан лишь исполнять то, что прикажет начальство.
И он ушел… И с тех пор его не видели… Чембарский полк увидел его только много спустя… на картинке.
Трудно сказать, из каких источников сложилась среди солдат, приводимая в следующих главах легенда о похождениях Рябова в тылу японской армии…
Основанием ей может быть послужила картинка, вывешенная в казармах, описанная в первой главе этой повести о герое!..
Говорят, слухом земля полнится.
Но я не понимаю положительно, каким путем могли появиться эти слухи…
Собственно, как слышал я от одного офицера, «подвиг» Рябова так и затерялся бы среди других подвигов, такого рода и никогда может быть о нем не узнала бы «вся Россия», если бы японцы, расстрелявшие Рябова, не подбросили на наши позиции письмо с описанием его последних минут, и письмо это не увидел совершенно случайно один из наших военных корреспондентов…
Повторяю, таких героев как Рябов в последнюю нашу войну у нас было более чем достаточно, и никому в голову не приходило кричать о них…
Не следует, конечно, их и замалчивать… По моему мнению, Рябов простой средний рядовой русский человек… Таков приблизительно и весь наш народ и вся наша армия…
Я пишу здесь о Рябове… Но повесть о Рябове есть и повесть о тех многих погибших бесследно «охотниках», вызывавшихся от времени до времени на биваках «на линию»…
В легенде о Рябове может быть сконцентрировались смутные слухи о них, об этих охотниках, возникавшие в войсках неведомо, как и неведомою какими путями… В легенде между прочим рассказывается о том, как Рябов ради безопасности (чтобы как-нибудь не признали в нем христианина) закопал свой тельный крест в землю.
Было ли это так на самом деле, невозможно сказать.
На картинке, изображающей казнь нашего героя, крест висит у него на груди.
Весьма возможно, что при рассматривании картинки кому-нибудь пришла в голову мысль, что лучше было бы, если бы Рябов крест снял… Возникли толки о кресте, вспомнился может быть какой-нибудь эпизод со сниманием креста, действительно имевший место в похождениях другого какого-нибудь «охотника»…
И в легенде прибавилась новая подробность.
Возможно также, что картинка не играла здесь никакой роли, а сам художник, отчетливо вырисовывая крест на груди Рябова, следовал лишь легенде…
Согласно легенде, Рябов хотя и зарыл крест в землю — умер, однако с этим же самым крестом на груди…
Вся остальная часть книжки посвящена легенде.
Я не старался передавать ее слово в слово… Я воспользовался ею лишь как темой и как готовой фабулой… Я старался лишь не погрешить против русского простого человека, заблудившегося в «незнаемой» стороне…
Рябова я, в меру моих сил и способностей изобразил таким, как о нем сложилось у меня представление по рассказам людей, знавших его лично, не фантазируя от себя ни на йоту.
Глава IV
Дверь в фанзу отворилась тихо, почти неслышно; из-за края двери выглянуло серовато-желтое, будто вылинявшее лицо с маленькими с припухлыми веками глазками, без жизни и блеска.
Глазки забегали по фанзе с предмета на предмет, остановились почему-то особенно долго ни одном из окошек, заклеенном промасленной бумагой… В этом окне бумага была прорвана.
Лицо было точь-в-точь как лицо китайского болванчика, выточенное из желтой старой кости или слепленное из лакированной терракоты.
За порог из-за двери шагнул невысокого роста человек в синей засаленной китайской курме и быстро, все продолжая оглядываться по сторонам, подошел к тому окошку, где бумага была прорвана.