Докурив рулетку до половины, он положил ее около себя на какую-то щепочку так что хвост «рулетки» лежал на земле, а другой конец — на щепке, свесил руки между коленями запрокинул немного голову и поглядел вокруг…
И видно было, что сейчас ему очень хорошо, и он, может-быть, ничего больше не хочет от жизни.
Шея у него была худая; загорелая, почти коричневая кожа натянулась на шее и над подбородком с исподу. Резко выделялись две жилы под кожей по сторонам шеи; две продолговатые впадины темнели под подбородком около скул.
Все держа голову несколько запрокинутой, полуоткрыв рот, он вобрал в себя воздуху, при чем грудь его поднялась высоко, и на груди колыхнулась рубашка; потом грудь опустилась медленно, и рубашка плотно опять прилегла к груди.
И отдышался он сейчас тоже с таким видом, будто ему легко и хорошо, и ничего больше не нужно…
Воронова подошла к нему и спросила:
— Теперь тебе легче?
Он остановил на ней: глаза и улыбнулся почти блаженной улыбкой.
Эта улыбка словно выплыла у него извнутри, из самой души, задержалась мгновенье на губах и потом расплылась по всему лицу и затеплилась живо в глазах…
А у Вороновой слезы подкатывались к горлу, и, вместе со слезами сердце сжимала жалость. Она тоже улыбалась раненому, но в её улыбке трепетало что-то затаенное и глубокое. Жалость, загоревшаяся в сердце, просвечивала сквозь улыбку. И глаза у ней были словно одни, улыбавшиеся раненому, а другие, внутренние, жалевшие его…
Широким, ясным светом горели глаза, но за этим светом, или в нем, загорался другой огонь и ширился, и рос, и трепетал сквозь него.
— Легче? — повторила она.
Тот, другой огонь вспыхнул, озарив все лицо… Веки дрогнули. В голосе послышались звенящие нотки.
Но она задушила в себе слезы.
Если бы она была одна или могла убежать куда-нибудь, она зарыдала бы глухо, неудержимым рыданьем.
— Теперь покойно, — сказал солдат, взял рулетку, замял огонь между пальцами, отложил рулетку в сторону и опять поднял глаза на Воронову.
— Как в раю… И-и, сестрица.
Он поежился под шинелью и повёл плечами.
— Знобит? — спросила Воронова.
Раненый вздернул брови и усмехнулся.
— Чего?
Он, очевидно, не понял, о чем у него спрашивают.
Воронова чуть-чуть покраснела.
— Я говорю, тебе холодно сейчас?.. Лихорадит?
— Зачем лихорадит? — почти с удивлением произнес раненый, — не… не лихорадит…
И он отрицательно закачал головой… Все с тем же выражением некоторого недоумения в лице, он опять более пристально поглядел в глаза Вороновой и проговорил медленно.
— Нн-е… ничего…
— А много там еще осталось раненых, когда ты ушел?..
Раненый повел головой назад и немного в бок, в сторону выхода из палатки.
— Тамо-то?..
И, помедлив секунду, вздохнул…
— Много, сестрица… Теперь, гляди, понесут скоро… И-и — сколько!..
Он махнул рукой и потряс головою.
Воронова отошла от него и вышла из палатки наружу… Она еще чувствовала в себе слезы, но слезы в ней словно застыли. Какая-то волна поднялась в ней… Что-то ворвалось в нее жуткое и вместе сладостное… Высоко-высоко подхватила ее волна… и сердце замерло.
Прямо перед ней было ровное место, потом каменистый низкий кряж, прорезанный узким ущельем.
Сражение происходило далеко впереди за этим кряжем. Оттуда сквозь шум ветра слышались глухие выстрелы. Будто лопалось что-то за кряжем с заглушенным гулом, однообразно каждый раз — не тише, не громче.
Она еще не знала, что она сделает сейчас, будто ее бросит охвативший ее внезапно порыв… То жуткое и сладостное, что было в ней, колыхало душу… Сердце рвалось из груди и сжималось с какою-то замирающей болью с каждым ударом пульса.
— И-и, как много… И им ничего не надо… Только посидеть минутку в затишье да покурить… Опять в груди закипают слезы…
Но почему же их не несут?..
Пристально смотрит она в прорез ущелья… Но там — только камни, — как на взвороченной мостовой. Ветер крутит песок между камнями, выметает песок из ущелья, гонит по чахлой траве…
Бух-бух! — доносится из-за кряжа.
Шумит ветер, высоко поднимаются песчаные вихри…
И ей захотелось закричать что-то громко, броситься навстречу ветру… Она чувствовала, что уж не в силах владеть собою… Словно в ней самой был ветер и гнал ее вперед, в самое сердце охватившей в эту минуту, казалось, весь мир бури…
Точно и правда волна подкатывалась ей под ноги… Высоко-высоко взмыла волна…
— Нужно туда, нужно бежать…
III
Она стояла перед этим пожилым человеком с седеющей бородой, с лоснящимся, красным как кирпич лицом, глядевшим на нее несколько испуганно серыми в красноватых жилках глазами.
— Лягьте! — крикнул он ей отрывисто и быстро и в ту же минуту повернулся и вскочил на парапет внизу бруствера.
— Ро-та!..
Она не разобрала, что он закричал сейчас совсем другим голосом, чем за секунду перед тем крикнул ей. Ее поразил только этот голос, немного хриплый, дребезжащий, точно вылетавший из старой, распаявшейся и растрескавшейся трубы.
Прямо перед ней была его спина, широкая, с идущей наискось по выцветшему мундиру портупеей. Она сосчитала звёздочки на эполете и схватила его за рукав.
— Капитан!..
— Пли!..
У ней зазвенело в ушах. Залп, казалось, раздался у ней над головою… Невольно она поднесла руки к ушам.
Капитан обернулся.
— Лягьте, говорят вам!
— У меня все вышло, все бинты…
Сбоку раздался стон.
Она вся вздрогнула нервной дрожью, пробежавшей по всему телу и по лицу и так же нервно, дрожащим голосом крикнула, прижимая концы пальцев к вискам, с мучительной болью в лице:
— О, Боже!..
Капитан опять стоял уже к ней спиной.
— Ро-т-та!
Она повернулась и побежала вдоль бруствера к тому месту, откуда послышался стон.
— Пли!
Снова залп… и потом почти непосредственно за залпом — одинокий запоздалый выстрел…
Этот выстрел точно оторвался от залпа, точно что-то крикнул вслед залпу отчаянно, резко.
И опять зазвучал надтреснутым, дребезжащим звуком голос капитана:
— Слушай команду!..
Капитан затем крикнул еще что-то, может-быть, какое-нибудь ругательство, но словно поперхнулся и вместо того прокричал, тараща глаза, все тем же дребезжащим голосом и тем же тоном, будто продолжал обращаться к солдатам:
— Сестра, назад! Сестра… стой!
И снова, когда его глаза от Вороновой, блуждая по всему брустверу (он искал раненого, к которому бежала Воронова) перешли на солдат, крикнул:
— Выдерживай залп!..
Он повернулся лицом в поле, крякнул и потом неторопливо и медленней, чем раньше, только еще громче, надрываясь изо всех сил, крикнул все ту же команду:
— Ро-т-т-а,!
— Какая-то ожесточенность слышалась в его голосе.
— Пли!
Это «пли» точно кнут хлестнуло по воздуху.
Теперь залп вышел ровный, как один выстрел.
— Капитан!..
Он обернулся.
Она опять стояла перед ним, прижимая к груди ладони.
— Что же я буду делать! Нет бинтов, ничего нет.
Он заметил, что она без фартука.
— Санитары, — начал было он, но голос у него оборвался. Он бросил быстрый взгляд около себя и крикнул:
— Абдулка!
Откуда-то вынырнул невысокого роста солдат, сутулый, широкоплечий, с раскосыми глазами. Только на одно мгновенье взглянул он на Воронову и потом, не мигая, остановил глаза на капитане.
— Давай мои бинты, каналья, и там еще что-то было…
Капитан кричал на Абдулку, будто Абдулка провинился в чем-то перед ним, и капитан на него сердился.
Даже ногой он топнул.
Она схватила его руку и поцеловала.
Он сделал вид, что не заметил этого и еще раз крикнул своим хриплым голосом:
— Давай, давай, каналья… Скорей!