Его указательный палец продвинулся вверх по лицу, мимо носа, и остановился против глаз.
— О-о, — проговорил он, снова вздергивая брови.
Потом он выпрямился.
— Арестуйте его. У него какие-то бумаги.
«Шпион», мелькнуло у Синкова.
Он взглянул туда, куда указывал кореец, и увидел дощатую переборку с низенькой, оклеенной цветной бумагой, дверью.
— Попридержи его, — сказал он Семенову и наклонился к переборке.
Отворив дверь, он увидел маленькую комнату со столом и кроватью…
В комнате никого не было.
Окно было открыто…
Слабый ветерок дул в окно с поля и шевелил разложенными на столе бумагами — планами, чертежами…
Пока он беседовал с корейцем, шпион успел бежать, воспользовавшись, вероятно, для этого окном…
Он заглянул под кровать. Там лежала кожаная сумка с медными застежками и замком, чем-то туго набитая.
— Семенов! — крикнул он, — он, сбежал.
Он вышел из-за переборки, кусая губы, сердито шевеля бровями, и прямо подошел к корейцу.
— Почему ты не сказал мне сразу?
И еще больней закусил губу…
На корейца он глядел с ненавистью и злобой.
Кореец закрыл лицо руками.
— Почему?! — крикнул Синков и топнул ногой. — Ну, говори — почему?
— Ой-ой, — прошептал тот, — разве я знал.
И, отняв от лица руки, он жалобно поглядел на Синкова.
— Он один.
— Один… Но все равно вы с ним ничего не сделаете…
Синков весь вспыхнул.
— Почему?
— У него лошадь… Он оставил ее тут, недалеко в кустах. Синков обратился к Семенову.
— Ты не слыхал ничего?!
— Так точно, ваше бродь…
— Я говорю, топота не слыхал?
— Никак нет.
— Значить, он тут…
— Обязательно надо искать.
Синков поглядел на корейца, потом на Семенова и сказал, забрав ус в пальцы и прихватывая его зубами с угла рта:
— Так ты вот что… Карауль его, а я пойду искать…
И он направился к двери.
— Слушаю-с! — крикнул ему вслед Семенов.
Он запер за Синковым дверь и стал около притолоки, взяв ружье к ноге.
III
Синков скоро вернулся.
Он никого не нашёл ни возле фанзы ни дальше, в кустах.
В одном месте ему показалось, будто на земле свежие следы лошадиных копыт.
Он нагнулся, стал рассматривать, но теперь уж и следов не заметил…
Вся земля вокруг него оказалась истоптанной или изрытой… Точно кто-то тут нарочно истолок землю, и не было ни одной рытвинки, похожей на след от лошадиного копыта.
Тогда он махнул рукой и пошёл обратно.
— Ничего, — сказал он Семенову.
Потом он взглянул на корейца.
Лицо у корейца было как деревянное, неподвижное, без всякого выражения…
И когда Синков остановил на нем глаза, глаза корейца глянули на него из-под полуопущенных век холодно как стекло… И его лицо стало еще более похоже на деревянное. Оно словно застыло. Желтая кожа разгладилась и плотно натянулось на выпуклостях скул, на лбу, на подбородке…
Гладкий желтый лоб лоснился, и на нем около висков отсвечивал свет от лампы.
Руки кореец держал на животе, переплетя пальцы, и чуть-чуть шевелил большими пальцами один около другого.
— Я тебя арестую, — сказал Синков.
Веки у корейца дрогнули едва заметной дрожью. Большие пальцы перестали шевелиться; потом он задвигал ими с большей, все возрастающей скоростью… Казалось, один палец хотел перегнать другой.
Высоко раза два поднялась и опустилась грудь.
Медленно, точно это для него было трудно, он поднял веки и сказал тихо, слабо шевеля губами:
— Хорошо, только я не виноват.
И опять колыхнулась его грудь, поднимаясь высоко, с долгим вздохом…
Синков обратился к Семенову.
— Вынеси из-за перегородки сюда стол с бумагами и саквояж под кроватью.
Синков подошел к переборке, прислонил к ней винтовку и вошёл за переборку.
Синков, все время не спускавший глаз с корейца, заметил, как желтые белки его глаз, будто под белками у него было что-то жидкое, передвинулись, блестя из-под век, в сторону, где Семенов поставил ружье.
Ему показалось даже, будто вся фигура корейца чуть-чуть передвинулась в ту сторону, точно стала ближе к переборке… Но он видел, что кореец стоит неподвижно… Он чувствовал только, что все живое, что было в корейце, тянулось вместе с его глазами к переборке…
И вдруг он почувствовал, что кореец смотрит на него уголком левого глаза… И опять, переливаясь при свете лампы, желтые зрачки перекатились под веками, и теперь уже обе черные точки зрачков прямо остановились на Синкове…
Вошел Семенов со столом и кожаной сумкой…
— Осторожней с мешком, — сказал Синков.
Он подумал еще тогда, когда искал шпиона под кроватью, что в кожаной сумке может быть пироксилин, и теперь вспомнил об этом.
— Осторожно!
Синков тихо опустил на пол стол и мешок, взял ружье и, как раньше, остановился у входа.
Синков стал разбирать бумаги.
Все бумаги оказались съемками с наших укреплений и прилагающих к ним местностей.
Синков сам делал эти съемки для себя на память, и теперь ему казалось, он видит перед собой свою собственную работу, переведенную начисто, в большем масштабе и с японскими надписями и пометками.
— У тебя давно этот капитан?
Кореец поднял голову.
— Со вчерашнего дня.
— А раньше ты его знал?
Кореец широко открыл глаза:
— Откуда же?
И он расставил руки… Глаза его приняли совсем плачевное выражение.
— Раньше не знал?
— Нет! — Он отрицательно покачал головой.
Потом он заговорил, подняв глаза к потолку, наморщив лоб и опять медленно кружа большими пальцами одним вокруг другого:
— Он пришёл… Говорит, — «убью». Что же мне было делать?
Синков продолжал рыться в бумагах…
— Он один пришел?
— Один.
— Тебя не посылал никуда?
— Нет, не посылал.
Между бумагами Синкову попалась готовальня.
Он открыл маленький, длинный, изящный ящичек и вместе с циркулями, угольником и проч., нашел в нём небольшой медальон со вставленной в него фотографической миниатюрной карточкой девушки или женщины в высокой японской причёске и широком с крупными яркими цветами киримоне.
Фотография была раскрашена.
Синкова брала злоба на неудачу с шпионом на этого корейца, который врёт ему, очевидно, все, от начала до конца…
Он был почти убежден, что кореец заодно с японцем.
И он сказал, показывая медальон корейцу кривя губы и усмехаясь злобно, нехорошей улыбкой.
— А это что же? Его…
Тут он употребил слово, за которое сам ответил бы выстрелом, если бы оно было сказано по адресу его сестры, невесты или просто знакомой.
Кореец побледнел… Потом яркий румянец разлился у него по лицу. Глаза вспыхнули.
Казалось, кровь отлила у него от лица в первую минуту и потом прихлынула опять, вместе с ненавистью, с обидой, с страданием и мукой…
Казалось, вся душа его загорелась и зажгла огонь в глазах, в лице…
Только губы были бледны… Синков видел, как они шевелятся трепетно и нервно…
Кореец крикнул что-то громко по-японски, поднял руку и бросился на Синкова.
В ту же минуту Семенов сделал прыжок ему навстречу и ударом кулака в лицо свалил на землю. Потом нагнулся и схватил за горло.
Кореец зубами впился ему в руку, охватив ее своими руками…
Семенов положил ружье на пол и, теперь уже действуя обеими руками, развел руки корейца, крепко стиснув их около подмышек.
Кореец оказался прижатым к полу. Надавив ему коленом на грудь, Семенов повернул лицо к Синкову и спросил:
— Ваше бродь, что с ним делать?
Синков поднял револьвер.
— Пусти его!..
IV
Кореец стоял в двух шагах перед Синковым, сжав кулаки, тяжело переводя дух, бледный, и смотрел на Синкова, чуть-чуть шевеля губами…
Глаза были широко открыты и выкатились… Дикая ненависть горела в них. Только теперь глаза будто затуманились; ненависть светилась в них; будто извнутри сквозь мрачный сумрак другие какие-то чувства набежали тенью на все лицо.