Взявшись рукой за скобку двери, он помедлил секунду, словно раздумывая о чем-то, потом потянул скобку к себе. Одна половина двери отворилась с пронзительным визгом; что-то забултыхало и застукало внутри притолоки. На мгновенье из номеров, должно быть, из поварской, донесся дробный стук ножа по доске или по столу.
— Входите.
Василий Никитич посторонился, придерживая дверь спиной и руками.
Теперь он глядел во все глаза на новых своих квартирантов. Они взбирались мимо него вверх по ступенькам, придерживая плащи. У одного Василий Никитич заметил под плащом ручной чемодан.
Лестница в номерах была крутая и узкая с перилами, выкрашенными в черную краску, с темно-красным половиком, прибитым к ступенькам наглухо. На нижних ступеньках, от нанесенной на сапогах с улицы грязи, половик был, как мокрая кожа, склизкий и липкий. Всюду по лестнице валялись папиросные окурки, обгорелые спички. Какие-то жирные, темные пятна проступали по половику. На одной из верхних ступенек прилип кружочек лимона, и тут же лежала раздавленная пустая папиросная коробка и пустой разорванный конверт с грязным следом каблука.
Пропустив молодых людей вперед ступеньки на три, Василий Никитич отслонился от двери и пошел вслед за ними.
Опять заскрипела дверь, опять забултыхало и застукало внутри притолоки; слышно было, как визжит блок; потом что-то глухо и отрывисто громыхнуло об пол внизу притолоки.
Теперь по лестнице раздавался только скрип сапог Василия Никитича да шуршанье резиновых плащей. Вверху на площадке, молодые люди остановились. Один откинул капюшон. Тот, у которого был чемодан, поставил чемодан на пол и повернулся к Василию Никитичу. Его взгляд прямо встретился со взглядом Василия Никитича.
— Направо! — крикнул Василий Никитич немного запыхавшимся голосом.
Он торопливо поднимался по лестнице, опираясь правой рукой о перила и показывая из-под рубахи попеременно то правую, то левую коленку. Он был в синих штанах; на коленках штаны выцвели, стали из синих почти белыми, и когда он, откинувшись корпусом назад, переставлял по ступенькам ноги, выворачивая их как-то странно, точно ноги спешили сами собой вверх, а грузное короткое туловище оттягивало назад вниз, — эти белые пятна выделялись резко на его темной фигуре и на общем темном фоне лестницы. Голова Василия Никитича была поднята, густая рыжая борода выставлялась вперед. Сверху из-за бороды видны были только его ноздри, брови да лоб.
О площадки направо вела дверь с мутными стёклами, защищенными переплетом из медных прутьев. Молодой человек, не имевший с собой никаких вещей, отворил дверь. Его товарищ опять взял чемодан, теперь уже не в правую, а в левую руку, и оба они взошли в коридор, длинный и мрачный, освещенный только одним окном в самом конце.
Тут они снова остановились.
В коридоре было совсем тихо. Но через секунду откуда-то донеслось тиканье больших стенных часов и вслед за тем их протяжное хрипенье. Потом часы стали бить. Ударили раз, дребезжа на весь коридор, затихли на мгновенье, захрипели опять… Долго хрипели. Второй удар… Точно тонкие железные полосы одну на другую бросали в железной лавке.
Коридорная дверь скрипнула.
— Пожалуйте-с… Номер двадцать восьмой… Позвольте-с.
Василий Никитич протискался между молодыми людьми и пошел по коридору, все так же выворачивая ноги.
Громко заскрипели его сапоги, — еще громче, чем на лестнице. Этот скрип раздавался во всех углах коридора. И если закрыть глаза, то трудно было бы сказать, где именно родится этот скрип и где он родит эхо. Точно весь коридор заскрипел.
А часы все били.
— Это ваши номера?
Василий Никитич остановился и круто повернулся назад. Его словно кто дёрнул сзади.
Широко открыв глаза, он прямо устремил их в лицо очутившемуся теперь всего в расстоянии шага перед ним человека в резиновом плаще.
— Чего-с?..
И он приложил ладонь к уху, чуть-чуть повернув голову в бок. Закусив слегка нижнюю губу, он стоял неподвижно и смотрел теперь не на своего постояльца, и вниз.
Потом он сказал тихо:
— Ну-те?..
И еще больше повернул голову в сторону и совсем оттопырил ухо ладонью.
— Хозяин этих номеров вы?..
Василий Никитич ответил не сразу. Отняв руку от уха, он медленно опустил ее вдоль тела, наклонил голову, и на лице его на мгновенье застыло такое выражение, будто он разгадал что-то сразу и неожиданно, что также неожиданно пришло ему на ум.
Брови поднялись, глаза стали неподвижны, губы полуоткрылись, и между губами, словно облизывая губы и зубы, мелькнул и опять моментально спрятался кончик языка.
— Я, — произнес он наконец и встряхнув плечами, пошел по коридору дальше.
Василий Никитич беседовал у себя в «конторке» с своим номерным Жмуркиным.
Жмуркин был невысокого роста, тщедушный человек, с узкой грудью и острыми, немного приподнятыми плечами.
Василий Никитич сидел за столом, а Жмуркин стоял у притолоки. Он держался довольно свободно с Василием Никитичем. Голову он запрокинул назад, так что затылок как раз упирался в край притолоки, руки скрестив на груди, выпятив вперед локти и точно нарочно выставляя на показ темно оранжевые пятна на пиджаке под мышками, выгоревшем в этих местах от пота.
Одну ногу, согнув ее в коленке, он прожимал ступней и каблуком к притолоке, а другою упирался в пол.
На нем были очень короткие, сразу видно, что подшитые снизу, брюки из какой-то необыкновенно толстой материи одного цвета с пиджаком, все в пятнах. Жилетка, измятая и морщинистая, приподнялась, наползла кверху по животу и из-под жилетки белела рубашка.
Смотрел Жмуркин не на Василия Никитича, а в потолок, от времени до времени почесывая о притолоку голову то в том, то в другом месте, для чего извивался всем своим жидким сухим телом.
— Жмуркин, я тебя спрашиваю, видел ты их?
Почесывая о притолоку голову, Жмуркин ответил:
— Известно, видел.
На секунду только он скользнул глазами сверху вниз из полуоткрытых век, потом опять уставился в потолок и продолжал:
— Я думаю так. Василий Никитич: подам я прошение в главный штаб к его высокопревосходительству… Ей Богу-с… Они, конечно, примут…
Тут зрачки его глаз словно выплыли из-под век и остановились на Василии Никитиче.
Вы полагаете, я не могу состоять при них в должности переводчика?..
Василий Никитич нахмурился и стукнул пальцем по краю стола. На пальце у него было кольцо, и звук вышел короткий и громкий, словно стол треснул.
— Будет молоть!..
Жмуркин все так же, из-под век, поглядел на стол и на палец Василия Никитича.
Потом он выпрямился и тряхнул головой.
— Чиво-с?
— Ведь ты знаешь по-японски?
Жмуркин присвистнул, мотнув головой снизу-вверх.
— Фью!..
Затем прищурил глаза.
— А вы спросите, по-каковски я не знаю… Например…
И, сдвинув брови, он отвернул голову в сторону и пристально поглядел в окно.
— Гм, — сказал он и еще больше сдвинул брови.
— Стало, понимаешь?..
Жмуркин отвел глаза от окна и остановил их на Василии Никитиче.
— Например, — произнёс он глупо, — мутер… Или опять…
Брови его снова сдвинулись. Лицо приняло сосредоточенное выражение.
— Жмуркин!..
Жмуркин встрепенулся.
— А по-японскому…
И тут он взял свой указательный палец левой руку большим и указательным правой и, поднеся обе руки ко рту, вздернул с уголка верхнюю губу, обнажив желтый клык, и погрыз этим клыком кончик указательного пальца на левой руке.
— Вот как-с… До тонкости. Можно сказать, собаку съел.
— Ну и что же ты скажешь?
— А то я скажу, что это японцы… Вот эти.
Он качнул головой в сторону двери и пояснил:
— Которые в резинах.
Василий Никитич внимательно поглядел ему в лицо.
— Подслушивал?..
Лицо у Жмуркина стало как деревянное.
Каким-то скрипучим голосом он сказал:
— А вы изволили слыхать про лазутчиков? Так я вроде лазутчика.
Он снова запрокинул голову, уперся затылком в притолоку и уставился в потолок.