Значит, под дверью стоял?
— Не под дверью, — ответил Жмуркин, все глядя в потолок, — а как бы и засаде.
— Ну, а дальше…
— А дальше, про вас говорили…
— Про меня?..
Василий Никитич даже чуть-чуть приподнялся в кресле, положив обе руки ладонями на край стола. Глаза у него округлились; зрачки стали прямо посредине белков.
— Как про меня? — выговорил он глухо.
— Про вашу, значит, наружность и про нумера…
Жмуркин крякнул.
— Говорят, вот, мол… Один говорить: «Можно на него положиться?» А другой: «Я такого не в первый раз вижу. Если, — говорит, — он при часах и сапоги лаковые и притом номера держит, то можно».
Он умолк.
Молчал и Василий Никитич. Глаза у пего стали как стеклянные, без всякой мысли. Весь он словно оцепенел.
Жмуркин заговорил снова:
— И потом, говорит это другой, говорит: «а кроме того, я навел справки, что он торговал водкой потихоньку». По-нашему, значит, из-под полы — пояснил он от себя и кашлянул в руку.
— По-японски говорил? — крикнул Василий Никитич, блуждая по комнате глазами и на мгновенье даже остановив их на потолке, на том месте, куда смотрит Жмуркин.
— Я же вам сказал, — ответил тот.
Василий Никитич встал из-за стола и заходил по комнате.
— Мне и то казалось, — бормотал он, разводя руками, — чего они на меня так смотрят… И опять же по выговору слышу… Гм…
Вдруг он остановился перед Жмуркиным.
— Жмуркин!.. А ты не врешь?
— Вот вам крест, — сказал Жмуркин и перекрестился.
В комнате, снятой таинственными путешественниками в резиновых плащах, находились Жмуркин и Василий Никитич.
Таинственные путешественники только что ушли, заперев дверь своего номера на ключ.
Но у Василия Никитича нашелся другой ключ, и он сказал Жмуркину:
— Жмуркин, пойдем и посмотрим.
— Как вам угодно-с, — ответил Жмуркин.
После некоторого весьма непродолжительного колебания Василий Никитич решил вскрыть чемодан… Ведь он, собственно, для того и вошел в номер, чтобы добыть какие-нибудь сведения о своих постояльцах.
На паспортах у них значилось: мещане такого-то города… Василий Никитич, просмотрев паспорта, бросил их сейчас же в ящик стола с таким видом, с каким он, перебирая иногда бумаги, бросал в этот ящик векселя, по которым нельзя получить. Паспортам он не придавал никакой цены.
Вынув из кармана связку ключей, он один по одному совал ключи в замочную скважину чемодана.
Пружина вдруг щелкнула.
Василий Никитич приподнял крышку чемодана, отвернул потом газетный лист, закрывавший сверху то, что было в чемодане.
Чемодан оказался полон пачками совсем новеньких трехрублевок. Каждая пачка была перевязана бечевкой.
По улице в это время по неровной, изрытой копытами и колесами, совершенно пересохшей дороге с грохотом двигались пустые зарядные артиллерийские ящики. Чувствовалось, как содрогается почва и дрожат стены.
Когда Василий Никитич увидел деньги, грохот колес, оглушительный, немолчный, от которого дребезжали стекла в окнах, вдруг словно потух в его ушах.
Стекла перестали дребезжать…
Каким-то задыхающимся шопотом, широко раскрывая рот, он произнес, точно выдыхая из себя это слово:
— Жмуркин…
Потом сунул руки в чемодан между пачками.
— Фальшивые, — сказал Жмуркин… — Слышали, небось… Они в роде Наполеона… Хотят напустить их побольше, чтобы подорвать кредит.
— Молчи — зашептал опять Василий Никитич, — на… Только молчи…
И, выхватив дрожащими руками несколько пачек из самой середины, он подал их Жмуркину.
Но Жмуркин спрятал руки за спину.
— Бери сам, — сказал он грубо.
Брови у него сдвинулись. Невыразимое презрение изобразилось на его лице.
И, отступив назад к дверям, он произнёс сквозь зубы:
— Христопродавец…
Скривив губы, несколько секунд он молча смотрел на Василия Никитича, потом заговорил, все так же кривя губы:
— Правильно они про тебя поняли, что на тебя можно положиться… хотя, впрочем, что от тебя ждать…
Василий Никитич вскочил.
Он вспомнил, что час тому назад ему говорил Жмуркин.
Точно толкнуло ему что в грудь.
Опять загромыхали за окном колеса, задребезжали стекла… Казалось, не по улице, а в нем самом грохочут колеса и давят его.
— Гадина! — сказал Жмуркин. — Люди на смерть идут, а ты…
Дверь чуть-чуть скрипнула, приотворилась и сейчас же опять быстро захлопнулась.
Щелкнул ключ. Вслед затем по коридору раздались быстрые, почти бегом, удаляющиеся шаги…
— Они! — крикнул Жмуркин. — Давай ключ.
Но Василий Никитич забыл, куда он сунул ключ. Он остановился неподвижно посреди комнаты и тупо глядел на Жмуркина.
По-прежнему по улице грохотали зарядные ящики, и Василию Никитичу чудилось, будто зарядные ящики проваливаются куда-то вниз, и он проваливается вместе с ними.
И вдруг в нем вспыхнула злоба на себя, на японцев, этих владельцев неисчислимого богатства, заключающегося в чемодане.
Он подбежал к окну, вышиб стекла и закричал:
— Держи их, лови!..
На мгновенье среди пешеходов, лепившихся по деревянным мосткам-тротуарам, мелькнули серые плащи.
— Вон они!..
Но плащи мелькнули и скрылись…
Василий Никитич схватился руками за голову, крепко зажав в пальцах волосы, и заскрипел зубами.
Было холодно и сыро. Моросил мелкий дождик.
На крылечко маленького низенького домишка под деревянной почерневшей от дождей и времени крышей торопливо взбежали два человека.
Один из них худенький, невысокого роста, в коротком однобортном черном пиджаке с поднятым воротником, застёгнутом на все пуговицы до самого верха, был брюнет с желтым болезненным лицом, другой, немного повыше его, блондин с круглой густой бородой и подвитыми усами.
Застегнув пиджак, брюнет, кроме того, еще расправил отвороты на груди и, придерживая их рукой снизу спрятал в них подбородок и кончик носа. Он горбился немного, поднял плечи и вобрал голову в плечи. Воротник пиджака почти касался его больших оттопыренных ушей.
Очутившись па крыльце, он стукнул в дверь согнутым указательным пальцем, костяшкой этого пальца, став к двери боком, согнувшись и все продолжая другой рукой придерживать под подбородком отвороты пиджака.
Мгновенье спустя, он стукнул опять и затем через секунду снова подряд три раза.
Стук… Стук-стук-стук…
Дверь скрипнула и отворилась.
Ежась, все так же сгорбившись и потирая руки, брюнет юркнул за дверь. Вслед за ним так же быстро, как он, юркнул и его спутник.
Дверь захлопнулась.
Дверь вела в проходной коридор: в конце коридора была другая дверь, выходившая прямо на двор. Сейчас дверь эта была не плотно прикрыта. Узкая полоска света белела между притолокой и краем двери.
Коридор только и освещался сквозь эту щель между притолокой и дверью. Окон в коридоре не было.
Смутно и неясно различались в полутьме фигуры вошедших в коридор и отворявшего им дверь.
Один из вошедших, болезненный брюнет в коротеньком пиджаке, произнес тихо:
— Сам дома?
И, сейчас же дернув своего товарища за рукав, нагнулся к нему и что-то шепнул ему на ухо.
Затем спросил опять:
— Дома?
Глаза его успели уже несколько привыкнуть к темноте… Оклеенные белыми обоями стены коридора выплыли из сумрака по обе его стороны. Довольно ясно разглядел он теперь стоявшего перед ним молодого парня, в простой без пояса рубахе, босого, в нанковых серых штанах.
— Дома?
— Дома-с.
— А гости есть?
— Есть.
— Много?
— Порядочно.
А белые стены постепенно словно впитывали в себя темноту. Даже тень разглядел он на стене позади парня, падавшую от него. Маленькие черненькие глазки скользнули через плечо парня дальше в глубь коридора и сейчас же опять остановились на парне.
— Там?
Он мотнул головой на дверь.
— Там-с.
Парень посторонился.
Брюнет вскинул глаза на блондина.
— Пойдем?
Тот кинул утвердительно головой и двинулся вперед.