Дверь в конце коридора, как уже сказано, вела прямо на двор.
В глубине двора было какое-то длинное каменное здание с маленькими почти под самым карнизом окошками, — не то сарай, не то конюшня. На крыше не было труб. Но, вероятно, здание было обитаемо: из одного окна наружу сквозь круглое отверстие, прорезанное в стекле с жестяной накладкой, как это делается в вентиляторах, высовывалась короткая железная черная от копоти трубка вершка два в диаметре.
Брюнет и блондин направились прямо к этому зданию: брюнет — впереди, блондин — сзади, сейчас же за ним, ловко перескакивая по большим серым камням, набросанным в некотором расстоянии один от другого по прямой линии от двери из коридора через весь двор.
Им опять пришлось стучаться так же, как на улице, в дверь каменного здания — в несколько приемов, с короткими перерывами: стук…
И потом после небольшой паузы раз за разом: стук-стук-стук.
Дверь отворилась. Она была узенькая и низенькая, словно прорубленная карликами и для карликов. Согнувшись, они скользнули в эту лазейку один за другим тихо и бесшумно, как два зверька.
Они опять очутились в темноте.
Но темнота теперь уже была полная.
Блондин опросил шопотом:
— А что ж дальше?
Под ногой он чувствовал каменные плиты. Пахло сыростью, как пахнет в подвале или погребе. Когда он протянул руки, чтоб ощупать стены, пальцы его встретили что-то твердое, влажное и холодное.
Невольно он отдёрнул руку и сейчас же сообразил: «Кирпичи… верно, подвал».
Шопотом он окликнул товарища.
— Сейчас, — отозвался тот невнятно и глухо. По звуку его голоса можно было догадаться, что он уже переменил место, отойдя куда-то дальше в глубь подвала. Подвал, видно, был большой.
Потом там же, где прозвучал его голос, что-то скрипнуло, и вслед затем в темноте блеснул свет.
Свет, казалось, родился из этого скрипа.
— Ага, — сказал блондин, двигаясь вперед.
Но свет сейчас же потух.
Брюнет все также шопотом произнёс:
— Сюда.
Опять вспыхнул свет.
На блондина из мрака глянуло знакомое ему худое болезненно-желтое лицо…
— Идите сюда.
Когда брюнет произносил эти слова, черная резкая полоска тени легла у него между губ… Потом полоска исчезла, губы словно посерели и провалились. Только лоб, щеки и нос белели рельефно, как вылепленные.
Слабый бледный, немного дрожащий свет продолжал струиться сверху, искрясь чуть-чуть на стенках там, где на кирпичах была известка.
Опять что-то скрипнуло.
На одну минуту блондину показалось, будто слегка приотворили дверь в комнату, где собралось много народа: сразу вместе с этим скрипом ударил ему в уши слитный и смутный гул голосов, шмурыганье и громыханье шагов по каменному полу…
Но дверь — если это точно была дверь — сейчас же закрылась: звук голосов и шум шагов вспыхнул в тишине и потух мгновенно, словно налетел и бесследно унесся. Словно упал камень куда-то, где звук не родить эха.
Свет усилился.
Теперь уже ясно было видно, что свет идет чрез небольшое полукруглое окошко под самым потолком. Под окошком стояла железная лесенка, прислоненная к краю подоконника верхним концом. Нижним концом она упиралась в пол. Направо от лесенки смутно различалась дверь, проделанная в каменной стене. Дверь устроена была аркой.
— Ступайте за мной, — шепнул брюнет.
Он стоял возле лесенки, сбоку, держась за нее одной рукой.
— Слышите? Наверх…
И, повернувшись, он ловко закарабкался по лесенке, как обезьяна, хватаясь за перекладины лесенки то левой, то правой рукой и также попеременно быстро переставляя ноги.
На ходу, взбираясь по лесенке, он еще раз оглянулся на блондина.
— Сюда…
— Мы должны бежать, — сказал блондин.
Он поглядел на брюнета и перевел затем глаза на сидевшего на корточках возле маленькой железной печки человека в кожаной куртке, с большим покатым лбом и реденькими, словно выщипанными, на голове, щеках и подбородке волосами.
Человек в куртке поднял руку и почесал у себя под глазом. Брови у него были сдвинуты. Почесывая левую бровь, он медленно, не вставая с пола и не разгибая колен, повернулся чуть-чуть корпусом в сторону блондина.
— А?
Он еще больше сдвинул брови и жмурился.
— Нужно бежать, — повторил блондин.
Брюнет кивнул головою; пока блондин говорил, человек в куртке, словно уже заранее решив, что блондин ничего нового ему не скажет, остановил глаза на брюнете.
И брюнет на этот безмолвный вопрос ответил также безмолвно кивком головы.
— Вы ошиблись, мой друг, — снова заговорил блондин, — вы указали на этого содержателя меблированных комнат, но он оказался большим патриотом…
Человек в куртке слабо вздрогнул, выпрямил потом спину и затих, чуть-чуть подняв голову.
Блондин продолжал:
— От нашего номера у него оказался запасной ключ, и когда мы ушли, он вошел в номер, распаковал чемодан…
Человек в куртке снова вздрогнул.
Казалось, и в глазах его тоже дрогнуло что-то, словно трепетный огонек сверкнул на мгновенье сквозь выражение испуга, внезапно изобразившееся в них…
— Счастье, что мы не потерялись, — продолжал блондин. — Мы застали, когда вернулись в номер, как раз у открытого чемодана. Я успел вовремя замкнуть его на ключ в номере. Потом мы бросились на улицу… Я слышал, как он кричал в окно, чтобы нас задержали.
Лицо у человека в куртке побледнело, словно серая тень легла на него.
Губы побелели.
Немного хрипло он произнес:
— Ну?..
И потом спросил, прямо в упор уставившись на блондина:
— А никто не видел, что вы скрылись сюда?
Рот у него после того, как он произнес эту фразу, остался полуоткрытым.
— Никто.
— Я думаю, — заговорил брюнет (и сейчас же человек в куртке повернулся к нему), — я думаю, что он, конечно, не прочь был воспользоваться фальшивками, которые нашел в чемодане, но его смутило наше появление.
— Так никто не видел? — живо переспросил человек в куртке, снова поворачиваясь к блондину.
— Никто… Нас могли заметить по плащам, но по дороге мы бросили плащи.
— Но все-таки нам необходимо бежать, — сказал брюнет.
— Необходимо, — подтвердил блондин. — Будут искать.
Он поднял глаза.
— Нам нужно бежать… Поезд отходит ровно в два. Есть у вас что-нибудь, во что переодеться?
— Есть.
Голос у человека в куртке стал еще более хриплым. Цзын-Тун, содержатель тайного игорного дома, китаец по происхождению, но воспитанный в Японии и имевший теперь дела с японцами по сбыту фальшивых русских кредиток, этот маленький тщедушный человек, совсем растерялся.
Он сидел на корточках у своей железной печки, согнув спину, сгорбившись, съежившись, боясь шевельнуться, изредка только вытягивая худую морщинистую, словно состоящую из одних позвонков и обвисшей кожи, шею и прислушиваясь с напряженным выражением на желтом лице к глухим звукам, временами доносившимся снизу из подпола.
Там были подвалы. Там в четырех просторных залах днем и ночью шла игра в банк.
Точно парил над ним ястреб, а он, Цзын-Тун, был цыпленок, не оперившийся, выгнанный бурей из гнезда. Он и правда походил теперь на цыпленка: худенький, сгорбленный с редкими, будто выщипанными на половину, короткими волосами.
— Я все устрою, — сказал он.
Он встал и ушел за перегородку. Минуту спустя, он вернулся.
Он принес с собой зеркало, бритву и два дамских платья.
О, как он ухаживал за своими гостями!
С каким старанием одергивал юбки, прикладывал банты и ленты.
Когда все было готово, он сказал:
— Теперь хоть в Москву! Ведь вы прямо на поезд?
— Да, — ответила одна из дам. — Но как мы дотащим наш багаж?
У них, действительно, был большой багаж, — два мешка с золотом. Для чего предназначалось это золото, было ли оно точно золото, или стоимость его не превышала стоимости фальшивых ассигнаций, Цзын-Тун не знал.
Но золото хранилось у него.
— Вы дадите нам провожатого?
— Хорошо, — сказал Цзын-Тун.
Он на все был согласен.