— Можно-с. Лишь бы один, а там легко.
— Легко?
— Легко… Главное первый.
— А первый трудно?
— Опять же говорю, какая кладка.
— Можно, значить, например, в стену вмазать шкап?
Глаза у Турина сузились. Казалось, он что-то внимательно разглядывает на своем подсвечнике.
— А?
Голос у него стал немного хриплый. Он словно каркнул. — Можно, — ответил Семен.
— А потом заложить опять, и чтобы один камень вынимался, и его опять можно было бы поставить на место…
Семена будто кто неожиданно толкнул в грудь, он вздрогнул.
— А? — опять так же глухо и с хрипотой спросил Гурин, продолжая ковырять пальцем стеарин на подсвечнике.
— Можно-с.
— И не будет заметно?..
— Потайной, значит?
— Да.
— Можно…
Гурин вынул спички, зажег свечку и, поднявшись с кресла, запахнул халат.
— Пойдем за мной, — сказал он Семену, в первый раз взглянув ему прямо в лицо. Он сдвинул при этом брови и в его глазах глубоко сквозь их мутный блеск сверкнуло что-то острое, точно короткий луч. Но сейчас же он прикрыл глаза веками: он словно боялся, что Семен поймет и разгадает мысль, вспыхнувшую в нем в эту минуту и блеснувшую в глазах навстречу глазам Семена.
Но он все равно словно кольнул Семену душу этим взглядом.
Семен пошел за Гуриным, осторожно ступая на носках по паркетному полу. Ему казалось, что Гурин будто не доверяет ему.
II
Гурин решил остаться в городе на все время осады. У него на это были свои виды.
Что крепость может быть взята, он этого не допускал. Конечно, много побьют народа, но крепость останется все равно в руках храброго гарнизона.
А ему, Гурину, нечего бояться смерти.
Еще в начале осады он устроил у себя на дворе блиндаж, согласно всем требованиям военной техники. Дом может быть разрушен, но в блиндаже он обезопасен совершенно от всяких бомб.
Смерть может летать над городом, но в блиндаж она к нему не заглянет.
В блиндаже не было окон. Вход был устроен из подвального этажа дома. В случае разрушения дома, если бы обломки и щебень загромоздили вход, из блиндажа можно было проникнуть на двор и в сад по небольшому тоже очень надежному тоннелю.
Семен понадобился Гурину для того, чтобы сделать в толще подземные стены блиндажа шкап, где Гурин предполагал хранить деньги, вино и консервы.
Про деньги Гурин Семену не сказал ничего, но про консервы и вино объяснил. Он попросил даже Семена помочь ему уложить в шкап жестянки с консервами и бутылки с вином.
— А то мне одному не справиться, — сказал он.
Жестянок и бутылок было, правда, много. Видно было, что Гурин рассчитывает на долговременную осаду.
Пока Семен расставлял жестянки на полках, Гурин ходил взад и вперед по блиндажу медленными шагами, опустив голову и заложив руки за гарусный пояс своего халата справа и слева на бедрах.
В блиндаже был полумрак: свечку, чтобы было виднее, Семен поставил около себя на полу и совсем заслонил ее от Гурина.
Ни один звук не долетал сюда извне.
Только шлепали по каменному полу туфли Гурина; шлеп, шлеп — с равными промежутками.
Вдруг Гурин остановился.
— Семен!
Семен в то время стоял на полу, на коленях, разбирая консервы, отбирая в руку одни, отодвигая другие.
— А? — сказал он, поднимая голову и глядя вверх через плечо. Он отслонился при этом немного в сторону. Из-за груды жестянок сверкнуло пламя свечи. Расплывчатая тень сзади Гурина, падавшая от него на сырую от покрывавшего ее цемента стену блиндажа, вырисовалась теперь резко и отчетливо. Стена слабо заискрилась, и фигура Гурина тоже определеннее выступала из мрака…
Он стоял неподвижно за спиной Семена. Неподвижно чернела его тень на серой стене… И он казался таким маленьким перед этой громадной до самого потолка остановившейся за ним тенью.
Эта тень словно дожидалась Гурина, чтобы, когда он повернется и опять пойдет по блиндажу, двинуться за ним вдоль стены бесшумно и тихо.
— Так ты, значить, теперь когда идешь?
— После завтра…
— После завтра?
— Да.
— А ты не говорил никому, что у меня делаешь?
— Кому-же говорить…
— Никому?
Гурин качнулся слегка вперед, дернул было руку из-за пояса, но сейчас же оставил руку и совсем низко нагнулся к Семену.
— А! — произнес он у него над ухом тихо, почти шопотом, двинув при этом головой в его сторону. Говоря, он широко открыл рот и когда сказал, рот у него остался открытым.
— Никому, — сказал Семен… — Для чего говорить.
Рот у Гурина сомкнулся. Верхняя губа легла на нижнюю; губы подобрались и потом выпятились. Он пожевал челюстями и выпрямился.
— То-то, смотри!
— Знаю сам.
Гурин опять нагнулся.
— Что знаешь?
— Мало ли какие есть люди.
Семен, не вставая с колен потянулся за коробкой, раньше им отложенной в сторону, и вздохнул:
— Охо-хо…
Гурин дал ему поставить коробку на полку и все тем же потухшим голосом, все также раскрывая рот, как будто хотел крикнуть, громко спросил:
— Какие люди?
— Жулье.
Семен потянулся за другой коробкой.
Стоя склонившись над Семеном, Гурин закивал головой и зашептал:
— Да-да-да…
Потом более громко спросил:
— Так никому?
— Сказал же вам.
— Побожись.
— Ей Богу ж, Иван Петрович.
— Ну, хорошо… Верю, верю.
Черная тень сзади Гурина колыхнулась.
Гурин опять заходил по комнате.
Минуту спустя, он опять остановился на прежнем месте. — Ведь я чего боюсь…
Семен повернул к нему лицо.
— Ась?
— Воров, — сказал Гурин. — Обокрадут, что же тогда: помирать? Ведь я тут на все время остаюсь.
— Торговать будете?
Подумав немного, Гурин произнес несколько удивленно: —Чего?…
— Я говорю, торговать будете?
Гурин отрицательно качнул головой.
— Нет.
Семен опять повернул к нему лицо.
— Чего же так?
Гурин уставился ему прямо в глаза, вытянув шею.
— Нечем, брат.
И он пожал плечами, расставив локти.
— Нечем… А остаюсь… Ты думаешь, почему я остаюсь? Он вздернул брови и наморщил лоб.
Все также пристально глядел он в глаза Семену.
— Почему? — сказал Семен.
Он видел, что Гурин ждет от него именно этого вопроса. Он словно просил у него взглядом этого вопроса.
Гурин вынул руку из-за пояса и сделал рукою неопределенный жест.
— Нет, брат, ничего.
Немного он заикался. Глаза у него искрились. И вдруг Семен заметил маленькую-маленькую слезинку в уголке одного глаза. Слеза у него выступила, как иногда выступают слезы на морозе. Это Семен понял сразу. Во всяком случае Гурин не плакал. Он даже осклабился, растянув губы в какую-то странную трепетную улыбку.
— Все, брат, распустил… Говорят, у меня денег много. Какие деньги! Одному сто, другому триста. Все просят… Теперь вот для того и остаюсь: собрать надо… Да…
Он умолк опять на секунду, словно соображая что-то. Потом заговорил:
— И как получу, так сейчас и в банк, так и в банк — от соблазна.
III
Гурин только что убил Семена.
Он выстрелил в него из револьвера в то время, как Семен собирался стрелять в него.
Но Семен умел плохо владеть оружием… Он так долго тянул за спуск своего дрянного дешевого бульдога, что Гурин успел пустить в него одну за другой две пули.
Одна пуля попала прямо в руку, другая под сердце.
Семен не уехал из города, как говорил…
На четвертый месяц осады Гурин застал его у себя в блиндаже. Потайной шкап был открыть, на полу валялись жестянки с консервами…
Когда Гурин кинулся с револьвером на Семена, Семен тоже выхватил револьвер…
Тогда Гурин убил его.
Но прежде, чем выстрелить, он крикнул:
— Злодей! Вор! Что ты делаешь?..
— Сам злодей! — закричал Семен.
Гурин никогда не слыхал у него такого голоса. Он кричал, как исступленный. Он еще хотел что-то крикнуть и не мог, только закусил губу. Потом он засопел часто и быстро, широко раздувая ноздри.