- Да ну что вы, разве это холод, - сказал он.
- В холод мы все остановимся, Кондратьев, - сказал Николай, - как Железный Дровосек после дождя. Пластилин застынет при минусовой температуре. А потом и рассыплется.
Но Кондратьев его не слышал, потому что он увидел Аглаю. В смешной шляпке на одно ухо и с нотной тетрадью под мышкой, в платье по щиколотку и ботиночках на скошенном каблуке. Она стояла рядом с тем парнем с улицы Каменщиков, который всегда ходил с помповым ружьём. Мюнхаузен. Ну и имечко. Но парень был высок, по всем приметам самонадеян - вон как выступает, словно с трибуны. Всё в нём было будто слишком - подбородок островат, глаза насмешливы и цепки, будто крючки, лоб высок и открыт, волос жёсткий, как щётка. В общем, как назло, хорош собой, такие девицам нравятся.
"Сюртук его старомоден, это хорошо. И ужасные сапоги чуть не до ушей - смешные, и это тоже хорошо", - отмечал, продираясь сквозь лес, Кондратьев.
Он торопился. Ему хотелось поговорить с Аглаей. Этот переполох с птицей и Лялиным, теперь поиски Лялина, так он никогда не поговорит с ней. Архитектора тянуло к девушке, к её уверенности и какой-то невероятной спокойности. Да. Была у неё такая особенность. Где бы она ни находилась, в той точке всё было ясно и понятно. Даже это перо. Как она его запулила в небо - задумчиво и не сомневаясь. Она просто смотрела, как оно летит. А это её движение рукой как по струнам арфы... Не знаешь, что ожидать от неё в следующую минуту! Кондратьев вдруг подумал, что хотел бы, чтобы эта девушка была его. Кондратьев и Аглая, Аглая и Кондратьев, ему нравилось представлять её рядом с собой.
"Но как на неё смотрит персонаж с помповым ружьём!" - возмутился Кондратьев и заспешил ещё сильнее, продираясь сквозь травины.
"Чёрт бы побрал этот лес! - думал он. - Если не улетим, проложу здесь дорогу, назло всем Николаям и Айболитам, назову её дорогой Аглаи, а из поваленных травин построю новые улицы и дома".
Наконец архитектор выбрался на мышиную тропу и оказался нос к носу с Аглаей и Мюнхаузеном.
- ...оставалось схватить кота за хвост, и он вынес меня со скоростью гоночного болида сквозь приоткрытую дверь в сад. Мы с ним проскакали по двору, взгромоздились на дуб или клён, я не силён в деревьях, а дальше кот испугался и сидел до ночи в развилке. Пришлось возвращаться самому... О! Кондратьев! - воскликнул Мюнхаузен и в поклоне махнул своей треуголкой.
- Предлагаю отправиться на поиски Лялина. Вот и мадмуазель Аглая поддерживает меня. Вооружимся дубинами и носилками, вдруг Лялина тащить придётся. Или сделаем пращу и отправим его сюда небом. Ему привычно уже летать. Осталось рассчитать траекторию.
"Траекторию... праща... да он просто болтун какой-то". Кондратьев растерянно оправил френч и шейный платок, скользнул взглядом по лицу Аглаи и деловито кивнул:
- Да, я как раз собираю группу. Войдёте в неё? А вы, Аглая, вы пойдёте с нами? Это может быть опасно, но я буду идти рядом.
В этот момент он заметил Коржакова. Тот прислушивался к разговору, но пытался делать равнодушный вид, а, заметив взгляд архитектора, отвернулся. С ним никто не разговаривал. Привезли, выпустили и всё. Не знали, что с ним делать, башни здесь не было, а бояться - никто его не боялся, поэтому и не связали даже. Так и бросили. И не разговаривали. Кто-то думал, что с ним нельзя разговаривать, кто-то считал, что - и не надо с таким разговаривать, а кто-то вообще о нём не думал. Последних было больше всего. Получалось, делай что хочешь. Кондратьев подумал, что надо бы что-то делать с Коржаковым, но заметил грека Платона, машущего ему издалека. Платон был высок, широк в плечах, крепок, но повадкой напоминал слона в посудной лавке. Поэтому он с трудом протискивался сквозь заросли, потом застрял окончательно, плюнул и теперь звал к себе Кондратьева. Тот раздражённо крикнул:
- Господин Платон, мы Лялина идём спасать! Его птица выбросила в поле, Пантелеев видел. Когда вернёмся, не знаю!
- Хорошо-хорошо, - крикнул, выставив ладони вперёд Платон, - я только спросить хотел, когда прилетит звездолёт? Сколько сидеть в этом лесу? Так нас всех утащат кобчики и ежи!
- У меня нет времени! - крикнул Кондратьев.
- В самом деле, - спросил Мюнхаузен, нахлобучив треуголку, - когда будет звездолёт? И куда мы полетим?
- На Кудыкину Гору! Звездолёт должен прибыть сюда, - раздражённо пожал плечами архитектор, - как прибудет, так и полетим. Тот человек, или не человек, я его не видел, он пока молчит. Но это ведь и понятно, его здесь нет, он на корабле, так что надо всего лишь подождать. Мало ли что! Корабль - это сложная машина, может, что-то сломалось? Да, насчёт носилок, вы правы. Носилки нужны, а праща, думаю, это какой-то постмодерн. Это бесчеловечно.
После этих слов Аглая посмотрела на архитектора, будто увидела впервые. И взяла его под руку. На дорожке стало тесно. Архитектор опять подумал: "Если не улетим, будем строить дорогу". Он хотел гулять с Аглаей под руку. По бульвару, с фонарями и прохожими, идущими навстречу, здоровающимися, улыбающимися, гулять вдоль домов...
13. Платон
- И это наш уважаемый тиран! - усмехнулся Платон. - У него нет времени! Вытащил народ в поле, и теперь у него нет времени. А народ начал уже гибнуть. Нет Лялина, кто следующий?!
Он смотрел, как отряд Кондратьева, вооружённый дубинами и носилками, втягивался в густой подлесок. Носилки сплёл из травы и прутьев эта длиннота Мюнхаузен. Кто он там, барон? "Ну так что ж, тогда мне надо завернуться в хитон, напялить сандалии и влюбиться платонически... А как я ещё могу влюбиться чурбак пластилиновый?!"