Поднялся ветер.
Отряд Кондратьева добрался до него через два часа. Почти стемнело. Мюнхаузен и Николай по очереди взбирались на травины, видели висевшего в сумраке Лялина.
- Он что там примёрз? Не шевелится! Прямо маяк какой-то! - говорил Мюнхаузен, спускаясь.
Пару раз пришлось возвращаться, свернули не туда. Накрутили по дополнительной паре листьев на каждого, на Аглаю - ещё больше, чтобы не замёрзла. Так и шли. Уже никто не разговаривал, силы уходили.
Когда добрались до Лялина, пришлось лезть за ним. Завернули его в свои листья. Чуть не примёрзли сами, но успели Лялина отодрать от травины и сбросить. Сами скатились на раз-два вслед за ним. Кое-как обогрелись, Аглая и доктор их ждали уже с листьями наготове.
Тихо посмеялись из последних сил. Не устали, нет, просто жизнь в них угасала, уходила ручейком вместе с теплом.
Но через полчаса Лялин ожил!
- Согрелся, - констатировал доктор Айболит, согнув и разогнув верхнюю конечность Лялина в локте.
Лялин дёргал руками, ногами, голос его высокий, пронзительный звучал всё громче. Он пытался рассказать про гусеницу-змею, но было ничего не понять. Говорил, махал неуклюже руками, как если бы человек задумал грести на вёслах, а вместо этого крутил руль. Руки его выплясывали, глаза были распахнуты и серьёзны, а вокруг все улыбались. Повеселели, да. Вместе с тем, как оживал Лялин, взбирался на носилки, шепча "я сам, сам", возвращалась надежда, что и они могут отогреться, что с приходом холодов ещё не всё кончено и жизнь смешная и нелепая, их жизнь, она продолжается.
Двинулись в обратный путь. Аглая шла между Кондратьевым и Мюнхаузеном. Кондратьев иногда оборачивался, спросить, всё ли хорошо, не замёрзла ли она... но видел настырный взгляд Мюнхаузена из-за Аглаи и отворачивался, ничего не сказав.
Идти по собственной тропе было легче. Путь освещали фонариком. Когда на поле опустилась ночь, Кондратьев двигался, светя им перед собой. Кондратьев понимал, что за ним идут люди, надо смотреть в оба. Ночь, поле, мир огромный и полный непонятных зверей, птиц, дышал и жил за этим пятном света. Там, в темноте, где-то ждали свои и, может быть, тоже замерзали. И Кондратьев спешил изо всех сил, оглядывался вновь и вновь, уже забывая про Аглаю, торопясь и торопя весь отряд.
Луч света прыгал по травинам. Стволы в сумерках казались ещё выше, терялись в темноте. Шорох и стуканье застывающей на ветру травы стали привычными, они уже не оглушали, а плыли где-то над головой, в тумане. Когда из темноты надвинулось непонятное сооружение, все остановились.
- Что это? - спросил доктор, глядя на пятно света и огромную постройку, которая из-за пляшущих теней и шевелящейся травы казалась выше, чем была.
- Не знаю, - ответил Кондратьев.
- Никого не видать, - сказал Мюнхаузен.
- Они под травинами! - тонко крикнул Лялин с носилок. - Вон справа жираф торчит!
И правда, голова жирафа торчала. Она так и не двинулась, как его не звали. Замёрз. Но это уже не пугало. Было радостно, что дошли, нашли своих, и всё-таки есть надежда.
- Да мы отогреем тебя, - приговаривал доктор Айболит жирафу, ему было жаль зверюгу, ведь сам он забирался в тепло, а жираф оставался торчать на холоде. - Отогреем, мой хороший. Ты только ухи береги и рога. Солнце встанет, и всё будет хорошо. Ну что там, Мюнхаузен? - шептал он, теряя голос совсем. - Они там? Там?
Уже кто-то изнутри откинул травяное укрытие. Послышался тихий смех. "Это наши, наши!" - слышалось изнутри.
- Добрались, чертяки! - крикнул Платон из укрытия. - Как же я рад вас видеть! Быстро все в тепло! У нас тут возник вопрос, вот все говорят "море, море", а мы его и не видели, и не увидим, надо понимать...
Он говорил, а Мюнхаузен, Кондратьев и Николай взялись откидывать травины. Двигались они всё медленнее, работали молча. Ледяная вязкость в руках и ногах охватывала всё сильнее. Не было возможности разогнуть пальцы. Слова, смех отнимали последние силы.
- Так вопрос-то в чём? - ответил вдруг Николай Платону, заглядывая в открывшийся лаз, окидывая с тревогой всех в луче света от тускнеющего фонарика.
Лица, лица, обращённые к нему. Но искал он одно единственное, самое дорогое. И не находил.
Прибывшие вставали с краю, Николай попрепирались с архитектором, кто же будет заходить последним. Так и вошли, плечо к плечу, переругиваясь и укрывая вход травой. Потом оказалось, что Мюнхаузен отстал, он укутывал голову жирафа листьями. Наконец, все оказались под крышей. Повернулись и затихли. Кондратьев был счастлив, Аглая стояла прямо перед ним, этот настырный персонаж Мюнхаузен далеко сзади. А Николай вдруг крикнул во всё горло в ухо Кондратьеву:
- Ты здесь?
- Здесь я, не видите, что ли! - вскинулся архитектор от неожиданности.
- Здесь, - долетело из дальнего угла, по голосу Ассоль было слышно, что она улыбается.
Платон подумал: "Вот кто рассказывал сказку про море и камни".
- Так в чём вопрос? - улыбаясь, спросил Николай в темноту.
- А будем мы строить корабли или нет? - ответил с готовностью Платон.
- Хм... Так моря же нет, - сказал Кондратьев, - какие корабли?
- На колёсах, - сказал Николай опять ему в ухо.
- Вот! - воскликнул Платон. - А я что говорил! Будут у нас корабли!
- А на колёсах это здорово, - вклинился Мюнхаузен, - ветер надует паруса, и покатится кораблик, побежит, а в безветрие поедем на слонах!