Никитин тряхнул головой и достал фотографию.
Сел в кресло. Старая-престарая, с обтерханными краями, подклеенными аккуратно с обратной стороны прозрачной бумагой. На обратной стороне маминым почерком написано "Миша, пластилиновых человечков посвящаю тебе. Помню. Люблю. Варя". Как обожгло от этих слов, стало не по себе. Когда мама написала эти слова? Раньше их не было. Никитин поставил тихо фотографию на место и долго сидел, глядя в окно. Улыбнулся. "Так вот с кого мама Ассоль лепила".
17. Как гремит трава
Утром Никитин вскочил в пять утра, чтобы успеть до работы, вывел машину и погнал по пустынной дороге за дачный посёлок. Хотелось самому ещё на раз обойти место, которое запомнил, никак не верилось, что нет человечков, будто и не было их, на душе кошки скребли.
Спящие нахохлившиеся дачи сменились полем, иней лёг на траву. Первый заморозок. Рано, как рано холод в этом году, а пластилин застывает на морозе. На сердце было совсем муторно. Солнце яркое вставало из-за горизонта, жёлтое огромное, но не грело. Никитин свернул к лесу.
Нашёл свороток сразу, не мог он ошибиться. Вышел и остановился. Тихо выругался. Посреди травы, метрах в десяти от дороги стояла машина. Побежал по колёсному следу в траве. Машина была пустая, старая тойота корола, двери нараспашку. Осмотрел колеса.
"Ну что ты здесь хотел увидеть... Намотавшийся на шины пластилин?"
Тяжёлое предчувствие давило. Опять пошёл по колее, оглядываясь, окидывая поле взглядом. Трава повалена. Покружили, покуролесили черти... Застряли в грязи и бросили машину?
Алексей бродил, звал, кричал, ему уже было всё равно, как о нём подумают, если увидят. Теперь он уже боялся найти. Ему не верилось, что он их найдёт целыми и невредимыми. Молчат ведь. Не может быть, чтобы они не откликнулись! А если права Дашка, и их кто-то нашёл и забрал?
Прошло около часа, он шёл по колее, то по одной, то по другой. В который раз наткнувшись на большую кучу травы, возле самого леса, остановился.
Странная проплешина в море травы... Машина заехала и вывернула обратно?
- Нет, - сказал он.
Встал на колени, пытаясь разглядеть, - что-то из-под травы торчало. Что-то не то, не трава, не камень...
Голова жирафа.
Никитин положил ладони на траву. Стал ощупывать. Что-то плотное под стеблями травы, и уложена трава как-то чересчур правильно... Срезано или спилено, не поймёшь... Руки дрожали.
- Кондратьев? Коля? Доктор? Дядя Стёпа? - хрипло позвал он.
Тишина.
Как гремит трава...
Казалось, все звуки стихли, и только шумела застывшая в первый заморозок трава над головой. Стебли стукались сухо, громко. Холодно, сегодня минус три по термометру, подстыла вода возле колонки. Никитин потёр застывшие без перчаток руки, подышал на них. Стал снимать травяной слой, один за другим.
- Только не это, - шептал он, - я ведь не смогу... ничего не смогу поделать... пусть хотя бы не все...
" Кто "не все"?! Назови, придурок! Не знаю... Только не все..."
Но они тут были все.
Длинный разноцветный пласт, расплющенный заехавшим колесом.
Всё как обычно. Солнце только вставало на горизонте. Большое и жёлтое. Трава полегла, прибитая заморозком. Поле, серо-жёлтое, с кромкой темнеющего зелёной махиной сосняка, сверкало и переливалось всеми каплями и льдышками, которые теперь оттаивали и блестели.
Даша нашла Никитина уже ближе к вечеру. Он сидел на земле и лепил. Она увидела глыбу разноцветного пластилина. Сказала тихо:
- Ой, мамочки.
Долго так стояла. Вглядывалась, искала знакомое.
- Что делать, Алёша, - опустилась она на колени рядом с мужем.
Никитин её не слышал. Он шептал:
- Платон, ты говори, говори, не молчи...