Лишь на третий день утром Мил был готов плыть.
Одной рукой подняв высоко над головой громоздкий узел, он правил другой, и это было нелегко. Но переплыл. Только обе руки так устали и затекли, что пришлось их долго растирать, массировать.
Оделся. Все-таки как приятно после воды! Если бы еще не это сосущее ощущение под ложечкой. Оно не позволяет идти тем энергичным шагом, каким начал. Но идти надо же.
Большая птица стояла на его пути, опустив голову, что-то клевала на земле. Птицу не смутило его приближение. Он схватил ее. Она сопротивлялась. Пытался задушить. С неожиданной силой она вырвалась и улетела, тревожно крича.
Второй раз дичь вырывается от него.
Почувствовал под ногой маленькое возвышение. Вроде кочки на том болоте. Но здесь сухо.
Нагнулся. Да это гнездо! Оно лежит прямо на земле, чуть-чуть закрытое низенькими кустами. Но если б не нагнулся, ни за что бы не обнаружил: цветом оно полностью сливается с кустами. Неудивительно: из их же веток свито, да так ловко, что и формой не выделяется из кустарника.
А что в гнезде?
Но тут что-то сильно ударило в плечо. И тревожный крик!
Та птица вернулась, бьет его крыльями и клювом.
Стал разворашивать гнездо. Птица закричала опять, надрывно, гневно. Ничуть не боясь, норовила клюнуть в глаза.
Отбиваясь, стал развязывать свой узел. Развязать-то не трудно, а сколько труда затрачено на скрепление! Но надо же отбиться.
Все положил наземь, вынул нож, коротким ударом перебил крыло птицы. Она упала, закричала, теперь жалобно. И все-таки пыталась подползти ближе к гнезду.
На этот раз у него был обильный, хотя и невкусный обед.
Сырое птичье мясо, сдобренное солью. И три яйца из гнезда, тоже сырых и с солью. Яйца все же вкуснее мяса.
Странно: то, было, он уже привык, вернее притерпелся к убийству, а тут стал себе еще противнее, чем после первого раза.
Однако сытый желудок невольно противоречит сознанию: укрепил организм, придал силы.
Нелегко было снова увязать вещи, но все же легче, чем в первый раз.
Пошел бодро, энергично.
Внезапно споткнувшись, упал лицом вперед и тотчас же ощутил острую боль в колене. Сгоряча попытался встать, но боль стала такой резкой, невыносимой, что он испустил короткий громкий крик, безответно прозвучавший в лесу. Но не лежать же здесь! Подтянулся вперед, уцепившись обеими руками за выступавший из земли корень. Согнул здоровое колено. Попробовал опереться на него. Но каждое движение, так или иначе включавшее поворот ушибленной ноги, заставляло стонать от боли. Скосив в ту сторону глаза, увидел такой же упругий змеистый корень, еще больше выступавший над землей. Очевидно, о него и споткнулся.
Неужели перелом?
В покое нога не болит. Однако чуть малейшее движение…
Узел с вещами сильно мешал в таком неудобном положении. Пришлось опять отвязать его и положить рядом.
Какое нелепое, беспомощное состояние!
Преодолеть боль, подняться. Но ведь идти он не сможет.
В такой невольной неподвижности пролежал весь день.
Ночь почти не спал: тревожила мысль, как же быть дальше?
Рассвет, солнце, щебет наполнили бодростью. Боль? Пока лежал, она молчала. Двинулся — остро резнула. Так что же!
Надо преодолеть.
Попробовал.
Нет, невозможно!
Что делать?
Так он лежал, прикованный к земле не ощущаемой, но подстерегающей, готовой мгновенно разразиться болью.
Непроизвольное легкое движение. Отчаянная боль! Идти невозможно.
Эта мука одиночества! Никто его не слышит, никто не знает, что с ним, некому помочь!
Отвлекли голод и жажда. В первую очередь — жажда.
Страшась малейшего движения, стал дотягиваться руками до листьев травы, слизывать обильную росу. Спешил: не то солнце раньше выпьет.
Потом жевал сочные листья. Жевал и выплевывал мякоть.
Кажется, жажда утолена. По крайней мере частично. Тем сильнее почувствовался голод.
Тут ему повезло. Птицы подходили к нему, садились на него. Он выбрал более крупную. На этот раз был крайне осторожен: если ускользнет, плохо будет.
Удалось. Не двигаясь с места ощипал, выпотрошил. Так невкусно, неаппетитно — и в то же время непроходящее ощущение голода. Другие птицы сперва с любопытством смотрели, не понимая, что происходит. Потом в ужасе разлетелись, тревожно хлопая крыльями.
Раньше он считал свое положение ужасным. А теперь оно, оказывается, много хуже.
На третий день лежания ему показалось, что нога при движении болит меньше. Еще через день с трудом сел, это было уже большое достижение. Осторожно подтянул ногу, стал ощупывать и осматривать колено. Преодолевая боль (теперь это было легче), попробовал сгибать. Нет, невозможно. Но похоже перелома нет. Громадный сине-багровый кровоподтек, значит, внутреннее кровоизлияние. И вероятно, ушиб надкостницы. Остатки птицы доел мелкими кусочками.
На шестой день, увязав свои вещи, он двинулся дальше, хромая и садясь отдохнуть, когда становилось невмоготу. Все же это было движение вперед, хотя и очень замедленное.
А сколько вообще придется идти?
Не думать об этом! Взять себя в руки! Идти!
Это мы считаем сутки, а Мил уже начал терять счет. Да и к чему? И они стали сливаться в неопределенное целое. Уже возник какой-то новый быт в его неведомо куда направленном походе, на очень низком уровне быт. Ходьба, отдых, сон. Охота, собирание ягод, кореньев, листьев. Он уж как-то наловчился в этом, хотя не без опаски, как бы не напасть на ядовитые.
И наверно, все-таки напал: раза два случилось сильное расстройство желудка, боли, рвота. Пришлось делать длительные остановки. С водой было легче, часто попадались ручейки, маленькие озерца. В них он порой и умывался.
Отстал от упражнений: мешала больная нога, а потом стал беречь силы для ходьбы, здесь ведь ничего нет против усталости. Ужасно и то, что невозможно менять одежду, белье. Боль в ноге постепенно ослабевала и наконец стала чувствоваться только при сильном надавливании или при переутомлении. Продвижение ускорилось.
Вдруг он остановился, пораженный.
Странное существо стояло шагах в двадцати от него Немного оно походило на человека, хотя рост заметно превышал обычный человеческий. Но не в этом была его поражающая необыкновенность.
А в чем же?
Подошел поближе.
Нет, это совсем не человек!
Существо было розоватого цвета, и трудно было понять — голое оно или это одежда на нем такая: голова очень велика непропорционально даже к крупной фигуре. Череп безволосый, шарообразный. Телескопические глаза на выдвинутых держалках. Шесть рук, непомерно длинных, с тремя пальцами на каждой, А ноги — нормальные, человеческие.
В общем можно было подумать, что существо скомпоновано из элементов человека, глубоководной рыбы и статуи Будды, что ли. Но Мил не подумал: не до того ему было.
Он сделал несколько шагов по направлению к странному существу — и отшатнулся: оно повернуло голову и уставилось на него вдруг засветившимися зрачками выпуклых глаз. Так стояли они довольно долго, разглядывая друг друга. Затем Мил, расхрабрившись, подошел еще ближе. Существо все глядело на него блестящим, неподвижным, мертвенным взором, не то безучастным, не то пристально-внимательным.
Мил подошел вплотную, инстинктивно отклоняясь от всех длинных вытянутых рук чудовища. Но оно не шевелило ими И ногами тоже. И тупой, мертвенный, хотя и яркий взгляд не менялся.
Мил притронулся к чудовищу с опаской. Но оно никак не реагировало на прикосновение. И, осязая его, Мил ощутил под рукой твердую, упругую пластмассу, а вовсе не живое тело.
Он зашел сзади, и тотчас же голова чудища повернулась, видно, на шарнирах, неотступно глядя на него блестящими телескопическими глазами. Однако туловище его оставалось неподвижным.
Итак, это отнюдь не живое существо, а имитация его. Глаза же снабжены фотоэлементом.
Так что же это — робот? Но зачем ему придана внешность живого существа, как делалось во времена первоначального увлечения роботами? Тот обычай давно ведь оставлен.
Однако робот должен иметь какое-то назначение, что-то делать. А здесь он, видимо, только следит за появлением живых существ, пристально глядит на них, и только? В общем что-то вроде чучела, какие в давние времена ставили на огородах. Но чучела хоть руками от ветра взмахивали, а это только голову поворачивает.