– Надеюсь, ты сошьёшь для новорождённого самое прекрасное приданое, какое только можно представить! – заявила она. – На крещение возьмём конверт и крестильную рубашку Риццальдо: Гвельфо на ней настаивает, хотя она уже слегка пожелтела, – тебе придётся помочь мне с отбеливанием. Остальное Гвельфо хотел заказать у кармелиток: ради вышивки, конечно, ты же понимаешь, – вроде как, это семейная традиция. Но я сказала, что лучше позову доверенную швею...
Я подняла глаза, не до конца понимая, что она имеет в виду.
– ...то есть тебя, глупышка! – смеясь воскликнула синьорина Эстер и бросилась обниматься. Она казалась такой же стройной, как раньше, но, прижавшись к ней, я почувствовала слегка округлившийся живот. – Ты ведь свободна? Работы будет много, начинать нужно прямо сейчас. Мне тоже понадобятся домашние платья – что-нибудь более свободное и удобное. Сможешь приступить завтра?
У меня не хватило духу сказать, что я не работала уже четыре месяца, что умираю от голода и что без её заказа уже ничто не спасло бы меня от полного отчаяния.
Мы договорились, что я буду ходить шить к ней домой:
– Может, и меня чему научишь: мне ведь тоже хочется сделать что-то своими руками. Что-нибудь простенькое: шляпку или пару митенок – Гвельфо был бы так рад! До сих пор в этих вопросах я его только разочаровывала.
Для меня всё сложилось просто идеально – в первую очередь из-за обеда, конечно: как ни посмотри, огромная экономия. Кроме того, мне нужна была компания: если не самой хозяйки дома, часто выезжавшей в коляске с визитами или за покупками, так её горничных. Их по вилле сновало так много, что поначалу я даже не могла всех сосчитать: и каждая в элегантном платье с накрахмаленным передником. Затем, были ещё садовник и парнишка, ходивший за лошадьми и при необходимости чинивший коляску. Работай я у себя в дома, пришлось бы сидеть в одиночестве и абсолютной тишине – я бы даже напевать не могла! При бабушке всё было иначе; мы много разговаривали, она часто вспоминала молодость или объясняла что-нибудь по работе, иногда я рассказывала о недавно прочитанной книге, а она ворчала в ответ; время от времени заходил кто-то из её старых подруг спросить совета по портняжным делам и оставался закончить свой заказ вместе с нами. Но те времена прошли.
Синьорина Эстер предлагала мне совсем переехать на виллу: спальню бы мне выделили, места хватало. Но я принципиально отказалась – и вовсе не потому, что боялась неподобающего поведения со стороны маркиза: как можно, при любимой-то жене? Нет, просто мне хотелось, чтобы меня считали приходящей работницей, а не какой-то прислугой. И запирая по утрам две свои комнатушки, стоившие мне ежедневного двухчасового мытья лестниц, ради чего приходилось вставать задолго до рассвета, я всегда могла сказать: «Это мой дом».
От своего преподавателя естествознания маркиза узнала о том, как важно планирование, а через учительницу-туниску выписала из Франции толстенный журнал выкроек с точным указанием всех предметов одежды, необходимых ребёнку от рождения до двух лет, с разделением по триместрам, на основании которого составила график моей работы. Начали мы с двенадцати маленьких распашонок: удивительно, насколько крохотными могут быть дети. Я говорю «мы», потому что синьорина Эстер помогала мне с самыми простыми операциями, совсем как я помогала бабушке, когда мне было лет пять-шесть, и редко покидала комнату для шитья. Судя по журналу, для этих распашонок не было необходимости покупать новую ткань: ни тончайший батист, ни гладкий, как яичная скорлупа, перкаль – подходили только старые льняные простыни, которые за долгие годы не раз стирали и перестирывали, чтобы придавало им необыкновенную мягкость. Швы нужно было оставлять снаружи, а не внутри, чтобы они не раздражали чувствительную кожу ребёнка. Никаких вышивок, никаких пуговиц или петель, только легчайшие шёлковые ленты, закреплённые длинными стежками, чтобы ткань не морщила.
Разумеется, в новый дом синьорина Эстер тоже купила швейную машинку, хотя и не умела ею пользоваться, – впрочем, как и я. С другой стороны, в журнале говорилось, что одежду на первый год младенца нужно шить вручную.
Сам маркиз тоже часто заходил в комнату и, видя жену с иголкой в руке, неизменно оставался доволен. «Малютка, ты становишься безупречной женой, – говорил он, – и будешь такой же безупречной мамочкой». А если бывал настроении пошутить, напевал: «Цветок мой ароматный, малютка дорогая!». Меня эти слова раздражали: я уже прочла либретто новинки сезона, «Мадам Баттерфляй», и знала, что своим поведением тот, кто их пел, американский офицер Пинкертон, вовсе не походил на примерного мужа.