Заходил узнать новости синьор Артонези, но лишь поцеловал взмокший от пота лоб дочери, которая в тот момент отдыхала, и вернулся домой. Ночь пришла и прошла. Как и сама роженица, мы с повитухой, сменяя друг друга, ненадолго засыпали прямо в креслах, пока за окном не забрезжил рассвет. Время от времени повитуха приподнимала простыни: «Крепитесь, маркиза, придётся ещё немного потерпеть». В восемь утра в дверь постучал муж и, не услышав ответа, заглянул внутрь: «Всё ещё безрезультатно?» – но синьорина Эстер, зашедшись в крике, его не услышала, и он поспешно отпрянул.
Чуть позже послышался шорох колёс по гравию – через сад катила коляска. Это был редкий миг покоя: маркиза спала, а повитуха как раз отошла в гардеробную умыться и привести в порядок причёску. Я выглянула в окно и увидела выходящего из экипажа с саквояжем в руке доктора Фратту. Неужели маркиз, напуганный криками жены, послал за ним, ничего не сказав повитухе? Или доктор приехал сам? Я видела, что они поднялись на террасу и вошли в гостиную.
Не знаю, как мне пришла в голову эта мысль, кто подтолкнул меня к ней – ангел-хранитель или злобный гений, но я бросилась к кровати, смочила салфетку водой из кувшина и осторожно провела ею по лбу синьорины Эстер; та сразу же открыла глаза. «Тс-с-с! – прошептала я, поднеся палец к губам. – Давайте послушаем». Потом на цыпочках подошла к печи и открыла заслонку. В комнате послышались два мужских голоса, настолько громких и отчётливых, что вышедшая из гардеробной повитуха удивлённо обвела взглядом спальню, ожидая увидеть посетителей. Я указала ей на печь и сделала знак молчать.
Говорил доктор:
– Судя по тому, что я слышал, ситуация критическая, требуется срочное вмешательство. Нельзя терять ни минуты.
Повитуха презрительно скривилась – всего пару минут назад она сказала мне: «Схожу умоюсь, пока маркиза спит. Спешить некуда – ребёнок развёрнут правильно, роды пройдут как по маслу, хотя ещё часок-другой, пожалуй, займут. Так что не беспокойся, всё хорошо».
О какой же критической ситуации говорил доктор, если он только приехал и ещё не успел ничего увидеть? «Судя по тому, что я слышал», – и что же он слышал? От кого?
– Тогда поднимайтесь скорее! – взволнованно воскликнул маркиз. – Моя жена...
– Да-да, конечно, Ваша жена, – мрачно перебил доктор. – Простите, но я должен кое о чём спросить.
– Пойдёмте же, спросите на лестнице или в спальне! Идёмте!
– Нет, синьор маркиз, об этом мы с Вами должны поговорить наедине, и чтобы никто нас не слышал. Особенно Ваша жена.
Эстер изумлённо расширила глаза и приподнялась на кровати.
– Тише! – жестом велела я.
– Я слушаю, – ответил маркиз, дрожа от нетерпения.
– Может так случиться – я говорю «может», но мы должны быть к этому готовы, – что в сложившейся ситуации уже невозможно будет спасти обоих: и мать, и ребёнка.
Послышался сдавленный стон маркиза. Эстер встревоженно взглянула на акушерку, которая, так же молча, одними жестами и движением губ, её успокоила: «Неправда! Это безумие какое-то! Не беспокойтесь, все хорошо».
– Вам придётся выбирать, – продолжал доктор. – И никто, кроме Вас, не имеет права сделать этот выбор. Я приму любое Ваше решение. Кому из них жить: Вашей жене или ребёнку?
– И это мне нужно принять решение? Именно мне? – голос дрожал: маркиз не мог поверить своим ушам.
– А кому же ещё?
Последовало долгое молчание.
Эстер c лёгкой улыбкой откинулась на подушки: в ответе мужа она не сомневалась. «Жизнь моя, сердце моё, разве я смогу жить без тебя?» – читалось у неё на лице.
Повитуха только хмурилась. А доктор настаивал:
– Решайтесь, маркиз! Я не приближусь к постели Вашей жены, пока Вы не скажете мне, что делать. Повторяю: мать или ребёнок?
– Сколько у меня времени на обдумывание? – в этом ответе слышалась смертельная мука. Наверху, в спальне, улыбка маркизы слегка поблекла, но тотчас же расцвела снова.