– Ничего вы не найдёте. Я ведь ничего не украла.
– Тогда придётся тебе пройти с нами в участок. Квартиру опечатаем, коллеги обыск проведут. Тут торопиться некуда, главное найти.
Я поняла, что они боятся явиться к начальству с пустыми руками. Похоже, донна Лючиния и впрямь подняла на ноги всех важных шишек. По крайней мере, мне разрешили одеться, хотя и в их присутствии, взять смену белья.
– Кофту бери шерстяную и шаль поплотнее, холодно в камере, – бросил старший. Я спросила, могу ли взять шитье, чтобы скоротать время: нет, иглы и ножницы в камерах запрещены, был ответ. «Тогда книгу...» – едва не ляпнула я, но вспомнила, что сказал молодой после смерти Мисс, и смолчала.
Ассунтина тем временем натянула носки и туфли, сняла с подушки наволочку и принялась собирать узелок.
– Ты чего? Тоже в камеру захотела? Нам такая мелкота не без надобности, – грубо расхохотался молодой.
– Не может же девочка здесь остаться, – с укоризной сказал старший. – И домой вернуться не может: мать в больнице, ты разве не слышал? Может, соседка какая есть, чтобы ей переночевать?
– Отведите её в приют Девы Марии-отроковицы, - ответила я. – Они ждут. Документы я уже оформила.
Ассунтина замерла, поражённая. Её взгляд обвинял меня, корил за предательство – и в то же время в нём сквозило столь глубокое отчаяние, что мне стало жаль эту паршивку, и весь гнев, что я испытывала к ней из-за кольца, мигом растаял.
В одиночной камере я провела три дня, в течение которых пятеро полицейских пядь за пядью перерывали мою квартиру, методично продолжая начатые мной поиски. Вот только, к несчастью своему, они даже не знали, что ищут. Донна Лючиния в заявлении лишь вскользь упомянула о драгоценностях, не перечислив и не описав их. Она знала, что шкатулку, принадлежавшую матери, Гвидо из сейфа забрал, но по прошествии стольких лет уже не могла вспомнить точно, что именно в ней лежало. А главное, как ей было догадаться, что племянник подарит мне лишь одно колечко, самое скромное, ценное скорее воспоминаниями, чем стоимостью? Напротив, она была уверена, что Гвидо отдал мне если не все, то самые значимые и самые ценные предметы, унаследованные по линии Дельсорбо, и настаивала, чтобы их отыскали.
Когда я пришла в участок, одна из двух коек в камере уже была занята. У зарешеченного окна сидела, читая книгу, довольно необычная женщина: яркая блондинка лет тридцати, хорошо одетая, образованная, но говорившая с акцентом. Как она сюда попала? Я ожидала, что сокамерница окатит меня презрением, она же, напротив, была ко мне добра, помогла устроиться, рассказала о правилах и обычаях этого места. Оказывается, в участке ей бывать не впервой. Представьте, как возросло моё изумление, когда, чтобы объяснить столь частые визиты, она легко, без малейшего смущения или стыда, призналась, что «гулящая» и зарабатывает проституцией в «первоклассном заведении», то есть самом изысканном борделе города. Причиной нынешнего ареста стала её поездка к сыну, живущему в деревне у кормилицы, – вернее говоря, то, что она отсутствовала на целых два дня дольше, чем разрешила хозяйка. Впрочем, ей случалось попадать в камеру по разным самым причинам: в основном за нарушение того или иного из двадцати трёх пунктов инструкции, перечисленных в медицинской книжке, обязательной как для неё самой, так и для каждой из её коллег. «Письменные инструкции, – язвительно заметила она, – хотя никто из них и читать толком не умеет. Я в этой компании белая ворона. Впрочем, ты и сама скоро это поймёшь». Родом из Верхней Италии, она приехала на наш Юг «на заработки» под вымышленным именем, чтобы не опозорить семью. Увидев, что я с интересом поглядываю на книгу в её руках и пытаюсь прочесть название, женщина объяснила, что работала учительницей в одной школе в горах, но жалованье было таким низким... Потом её соблазнил директор, который, хоть и был женат, соблазнял всех молодых учительниц, и она забеременела... А после родов добровольно попросила внести себя в полицейский реестр и направить в дом терпимости.
– Так у меня по крайней мере есть крыша над головой и возможность содержать сына, – цинично, но очень спокойно закончила она свой рассказ, добавив с издевательским смешком: – Кроме того, я ведь, как и раньше, государственная служащая. Правда, из установленной законом ставки, которую платит клиент, мне достаётся лишь четверть: остальное уходит на налоги и содержание органов власти, вычитают ещё долю хозяйки и накладные расходы. Даже посещения врача приходится оплачивать из собственного кармана, хоть они и обязательны. К счастью, я пользуюсь большим спросом: бывает и по десять раз за день, представляешь? В конце концов, блондинку здесь встретишь нечасто.