Благодарности Эстер не желала. Неужели я так плохо её знаю? Неужели могла подумать, что, увидев несправедливость, она станет молчать? Тем более если речь о близком человеке. Я упала на колени и, схватив её руку, принялась целовать.
– Что ты, что ты, не стоит... Поднимайся! Я же не принц Рудольф из «Парижских тайн», – улыбнулась она. – Не будь рядом отца, что бы я могла? Ладно, поеду домой, а ты пока попробуй немного отдохнуть. Приходи завтра после обеда, выпьем кофе: я хочу узнать всё в мельчайших подробностях. Но не сегодня, ты слишком устала, – и уже в дверях предупредила, что видела в почтовом ящике в вестибюле пару конвертов. – Похоже, тебе кто-то писал. Если неприятное или оскорбительное, не волнуйся, просто отложи, потом отдадим адвокату.
Впрочем, ничего неприятного в конвертах не оказалось, даже наоборот. Один, из банка, извещал о поступлении ежемесячной ренты Мисс, которую я регулярно получала с января. На другом стоял штемпель Турина, и я поцеловала его, даже не успев распечатать. Потом заперла дверь, дважды повернув ключ, присела на край кровати и с колотящимся от волнения сердцем принялась читать. Первое письмо от Гвидо! И так на него похожее – доброе, нежное, искреннее! Не скажу, что там было написано, но до сих пор храню этот листок среди самых дорогих вещей. Единственное, что меня чуточку задело, хотя и было всего лишь ещё одним знаком внимания, душевной щедрости: Гвидо вложил в конверт переводные картинки для Ассунтины. «От попутчика в поезде, – приписал он сбоку, на узком краю бумаги, чтобы не намочить. – Уверен, они тебе понравятся. Девочки в Турине от них без ума».
Придётся написать ему, что Ассунтина уже не со мной. И отнести переводные картинки в приют, где ей, возможно, даже не разрешат принимать передачи. Но стоит ли рассказывать обо всём, что со мной случилось, то есть о том, какую жизнь, пользуясь отсутствием Гвидо, устроила мне его бабушка?.. Это ещё только предстояло решить.
Я улеглась на кровать, прижала письмо к груди и, несмотря на ранний час, попыталась уснуть. Разбудили меня уборщицы, которых прислала синьорина Эстер. С ними же она передала обед и чистое белье. Чтобы привести квартиру в порядок и собрать мусор, нам даже вчетвером потребовалось немало усилий. В присутствии этих женщин я, как могла, старалась держать себя в руках, и только сладостные мысли о письме, спрятанном за вырезом сорочки, согревали мне сердце.
К ночи квартира почти обрела привычный вид: даже кровать была заправлена чистыми простынями синьорины Эстер. Когда женщины ушли, я поужинала чашкой молока и принялась греть воду, чтобы вымыться в большой оцинкованной лохани: слишком уж много следов оставили на моём теле трое суток заключения, тревога, холодный пот, загаженная уборная, койка без белья и раковина без воды. Покончив с мытьём, я смочила волосы керосином и туго обернула голову полотенцем. Эту пытку мне предстояло терпеть ещё несколько дней, иначе непрошенных гостей, полученных от побродяжки, не выведешь. Разве что обриться наголо – но за четыре месяца, до возвращения Гвидо, волосы не успеют отрасти настолько, чтобы ему было приятно их гладить.
Наконец, совершенно измученная, я уснула, сунув одну руку под подушку, чтобы касаться письма, которое было мне дороже любых драгоценностей. А наутро, как и обещала, пошла к синьорине Эстер и рассказала ей всё, не упомянув, разве что, о подаренном Гвидо кольце и о том, что Ассунтина куда-то его задевала. Уж и не знаю почему, но этого я стыдилась больше всего. Даже больше, чем гнусного предложения, которое сделала мне донна Лючиния.
Мне казалось, что моя заступница, такая открытая и современная, будет в восторге от истории моей любви, поддержит меня в борьбе за то, чтобы её сохранить. Но она выглядела обеспокоенной: