Меня подняла, но не рука Господа, а рука Макклу.
– Идиот! – Он встряхнул меня. – Ты невнимателен.
– Теперь я весь внимание.
Мы обнялись. Отстранившись, Джонни пристально всмотрелся в меня. Чувствовалось, что увиденное ему не нравится.
– Что с тобой?
– Да так, ничего, Джон. – Я освободился от его хватки. – Только что умер мой отец. Пропал мой племянник. Я провалился в Голливуде. Умудрился получить перцовый спреем в глаза, побывать в тюрьме и поспособствовать убийству. А вчера вечером, поскольку я был слишком занят выбиванием из себя дерьма, чтобы заметить, что я делаю с другим человеком, я разрушил, возможно, самые восхитительные отношения, которые были у меня в жизни. Так что ничего, Джон, все в порядке.
Задрав штанину, он убрал в кобуру свою пушку тридцать восьмого калибра.
– Кончай себя жалеть или лучше возвращайся домой. Ты никому не принесешь пользы, если собираешься заниматься самоедством. Я не могу одновременно приглядывать и за тобой, и за собой.
– Почему? У тебя проблемы со зрением? – поинтересовался я.
– С глазами у меня все в порядке. Просто, похоже, слишком много народу интересуется твоей тощей еврейской задницей. Не уверен, что смогу уследить за всеми. Может, стоит присвоить им номера, как заказам в кафешках?
– За мной следили?
– Да, – подтвердил он. – Один парень похож на серфера, только в лыжном костюме. Ну, ты знаешь этот тип: выгоревшие на солнце волосы, навороченные темные очки, мускулатура от сих до сих. Видел такого?
– Половина населения Риверсборо так выглядит. А вторая половина похожа на самого толкового ученика третьего класса, только крупнее и с плохой кожей.
– Второй парень из федералов. В специальных группах я работал с сотней таких, как он. По тому, как он одевается, на спине у него может быть напечатано ФБР, АТО или АКН[12]. Беда этих ребят в том, что их учат-учат не афишировать, кто они такие, но это выше их сил – не сообщить об этом всему миру. Однажды я вел наблюдение, было уже очень поздно, и длилось оно уже несколько часов. Мы рассказали все анекдоты, все похабные истории, все истории про секс, какие могли вспомнить. В конце концов я повернулся к одному из тех фэбээровцев и спросил, почему он стал федералом. Знаешь, что он мне ответил? – Макклу начал смеяться.
– Нет.
– Он говорит, что специальный агент ближе всего стоит к супергерою. Ну не долбаный ли придурок, а?
– Хорошо, что мультики про Супермена ему понравились больше, чем про бегающую кукушку.
Мы оба посмеялись над этим. Потом примолкли.
– Люблю тебя, приятель. – Он снова обнял меня, но очень крепко, почти с отчаянием. – Просто хочу, чтобы ты это знал.
– Я знаю это, Джон, знаю.
– Вот и хорошо. – Он отпустил меня. – Давай-ка заглянем в мини-бар. Нам надо о многом поговорить перед нашим завтрашним путешествием.
– Куда мы едем?
– В тюрьму.
– Я уже там был. Меня выпустили.
– Не в эту тюрьму, – сказал он. – И не волнуйся, мы там не задержимся. Всего лишь свидание.
– С одним из твоих родственников? – поддел я.
– Нет, дурья башка, с Валенсией Джонс.
– Как тебе…
– Не спрашивай, – приказал Макклу. – Не спрашивай.
И я не стал. Джон был на полпути к мини-бару, когда в дверь постучали. Это оказалась Кира. Сердце у меня забилось в горле. Макклу шепотом приказал мне отделаться от нее. Вместо этого я в некотором роде отделался от него. Он прекрасно поместился в стенном шкафу.
Когда она вошла, по щекам ее текли слезы. Я открыл рот, но не смог издать ни звука. Есть обиды, извиняться за которые значит нанести оскорбление. Я упал на колени и прижался щекой к ее животу. Кира погладила то, что осталось от моих седых волос. Поцеловала меня в макушку и сама опустилась на колени. Поцеловавшись, мы уже не могли остановиться. И я уже больше ни секунды не помнил о Джоне Фрэнсисе Макклу, прятавшемся в стенном шкафу.
Младенец Иисус на Рождество
Она не позволила мне объясниться за предыдущий вечер. Насчет демонов Кира все понимала. По большей части, сказала она, мы говорим за них. Иногда они говорят за нас. И когда она поклялась, что не испытывает ко мне ненависти, я почти поверил ей.
Ей стало любопытно, куда это я отправляюсь на целый день из города, но я ушел от ее расспросов. Если бы Макклу не сидел в шкафу, я, может, и рассказал бы Кире о нашей поездке к Валенсии Джонс. Но Макклу просто сдвинут на безопасности, и, поскольку он запретил посвящать в детали нашего расследования моего родного брата, думаю, ему не очень понравилось бы, что я рассказываю об этом своей девушке. Обняв напоследок Киру, я отправил ее восвояси.
Закрыв одну дверь, я открыл другую.
– Я восхищаюсь тобой, Джон. Надо иметь смелость, чтобы начать лазать по шкафам в таком возрасте.
– Начать бег! – Он достал револьвер. – Я дам тебе пять минут форы. Столько мне понадобится, чтобы вернуть чувствительность ногам.
– Прекрати жаловаться. Я иду в душ.
– Я могу пожаловаться только на то, что не мог видеть. В следующий раз, – он подмигнул, – я спрячусь за шторами. На слух она невероятна, но ты меня разочаровал, Клейн. Ни разу не запросил пощады, не заверещал, как поросенок.
– Иди ты знаешь куда.
– Ну так в чем, собственно, дело? – поинтересовался он, убирая пистолет.
Я дал Макклу газетную статью о смерти Стивена Маркема и постоял рядом, пока он читал.
– Мы с госпожой Водкой выместили это на Кире. Нам все же не удалось вырвать ей сердце, но не от недостатка усилий. – Я ушел в ванную.
– Евреи не пьют, – крикнул он через дверь. – Разве ты до сих пор об этом не знаешь?
– Попробуй объяснить это моему дяде Солу.
– Твой народ наказывает себя кофе с бисквитным пирожным. Кроме того, ты же не убивал этого паренька.
Я включил воду на полную мощь, чтобы заглушить голос Макклу. Я не был готов прослушать лекцию на тему «Ты в этом не виноват». Пока не был.
Я повернулся на бок и посмотрел на часы. Проклял час, когда родился Макклу, и снял трубку. Автоматический голос напомнил мне, что время вставать. Я велел голосу сунуть кое-что в свою механическую задницу, но он настаивал на повторении.
– Комната номер восемь, в соответствии с вашей просьбой, мы будим вас в четыре сорок пять утра. Рады служить вам. Нажмите на кнопку с колокольчиком, если хотите, чтобы звонок повторился через десять минут. Комната номер восемь, в соответствии…
Может, это и была моя просьба, но идея принадлежала Макклу. Единственным утешением служило то, что сам Джон уже встал и находился в пути. Я облегчил свой мочевой пузырь, почистил зубы и постарался одеться. Натянул древний бушлат Макклу, лыжную шапочку и покинул «Старую водяную мельницу» через боковой выход. Машину, взятую Джоном напрокат, я нашел у кромки тротуара. На переднем пассажирском сиденье лежала автомобильная карта. Остановку для отдыха на федеральной автостраде Макклу пометил красным. Я посмотрел на часы. У меня было полтора часа, чтобы добраться туда.
Я пил вторую чашку кофе, когда он подошел к моему столу.
– Тебе это пальто идет больше, чем мне, – сказал я. – Может, махнемся?
Последние десять лет я каждую зиму хотя бы раз задавал ему этот вопрос в той или иной форме. Он всегда отвечал отказом. Этот бушлат он хранил уже более тридцати лет, с тех пор как уволился с флота. И, подобно моей мотоциклетной куртке, бушлат олицетворял для него нечто труднообъяснимое. Это было больше чем ностальгия или эстетика. В бушлате словно бы заключалась часть его души. Не знаю, наверное, что-то подобное испытывает к своему младенческому одеялу ребенок.
– Можешь оставить его, – ответил он. – Ладно, нам пора.
Я чуть не прыснул кофе через нос.
Суд должен был состояться в Могаукскилле, штат Нью-Йорк, старомодном городишке, расположившемся на берегу озера Шамплейн, напротив города Берлингтон, штат Вермонт. Могаукскилл, штат Нью-Йорк, напоминал мою родную часть штата в той же мере, в какой город Бобо-Диуласо, Буркина-Фасо, напоминал Пекин. Одно я заметил сразу: индейцев могауков в Могаукскилле было немного. Мало было и черных, азиатов и латиноамериканцев. Еще у меня почему-то создалось впечатление, что не стоило рисковать, ставя на Рождество рядом с младенцем Иисусом семисвечник. Валяйте, назовите меня циником, но мне что-то с трудом верилось, что здесь, в Могаукскилле, молодая афроамериканка, дочь убитого наркобарона, задержанная с большим количеством галлюциногенов в своем «БМВ», могла рассчитывать на таких же присяжных заседателей, не говоря уже о простом сочувствии.