Я.
Для меня эта повесть странная и без кавычек. Я, как и многие читатели, не решусь утверждать, что мне до конца понятна метафора автора. Я принимаю правила игры, заданные Гоголем, понимаю, какая социальная и житейская реальность изображена в повести, но сам факт отделения носа от человека и превращение его в "Важное лицо" для меня не так естествен, как, скажем, полет ковра-самолета в народной сказке, Я как бы спотыкаюсь об эту метафору и мне очень интересно было посмотреть, как это вы ее переведете на телеэкран.
Быков.
В глубине души я считаю повесть предельно ясной, а ее загадку восхитительной гоголевской мистификацией, Понимаю, как рискованно утверждать подобное, но вот уже 150 лет о повести спорят. Но экранизируя ее, я просто обязан был иметь свою гипотезу.
Думается, в архитектуре повести сам Нос вовсе не ее шпиль, он скорее дверь в произведение, даже ключ, которым открываются основные характеры. Гоголь вводит невероятное лишь для того, чтобы было очевидно ясно, как омертвели живые души. Шевельнись, душа человеческая! – обращается Гоголь к героям, и в ответ: нет, не можем, одичали-с! Существование фантастического образа среди реальных характеров как бы расщепляет эти характеры и это раскрывает фантасмагорию реальной жизни гоголевских героев. И в то же время Нос меньше всего символ, он и живой характер – авантюрист, карьерист, удачник из тех, которые всегда пролезут в "значительные лица". Тут поразительна сила гоголевской иронии и по поводу разъединенности людей. Собственный нос подумайте только — и тот пролез в чины, а мечтающий о карьере Ковалев остается ни с чем! Вот оно! Обошли! И кто? Не только свои, не только приятели. собственный нос и тот норовит оставить тебя в дураках! Ковалев теряет самое нужное – признак схожести со всеми! Он становится изгоем. И тут все дело в конкретном воплощения его на экране.
Я.
Есть мнение, что "Нос" вообще нельзя экранизировать, потому что нельзя представить фотографию этого события.
Быков.
Но фактически такая топография представлена в телефильме "Нос"?
Я.
Но, может быть, для некоторых зрителей эта фотография не слишком убедительна?
Быков. А может быть, речь идет о том, что есть множество произведений литературы и, в первую очередь, классической, экранизация которых очень трудна. И когда рождается новый образ, новый язык, зритель иногда принимает его сразу, а иногда постепенно, как это было, например, с моим "Айболитом".
Я. В сегодняшнем кинематографе выработан кино-язык, который равнозначен самым сложным и изысканным метафорам литературы, и зритель этот язык исподволь осваивает. Но вернемся к "Носу". Для меня в нем прозвучали убедительно как раз те места, где изображено то, чего не было. Вот, например, как сплетня перерастает в какую-то вселенскую фантасмагорию, как изображена цепная реакция всеобщего животного обывательского любопытства, как город "от малых до великих" срывается и мчится на Невский, чтобы посмотреть, как будет прохаживаться НОС. Барыня, генерал, приказчики, коллежские асессоры – все перемежалось. Но есть и нечто другое...
Быков.
Извините, я перебью Вас, ибо мы тут подошли к одной из принципиальных трудностей экранизации. Речь идет не только о необходимости сохранения авторской интонации. Гоголь из тех авторов, само слово которых величайшая драгоценность. Потери гоголевских описаний, авторских комментарий, была бы невосполнимой для фильма. И я решился на очень сложную вещь. Например, слова: "Иван Яковлевич как всякий порядочный русский мастеровой, был пьяница страшный" превратились в монолог в третьем лице подвыпившего, вконец расстроенного цирюльника. Сцены сплетни, как вы знаете, нет у Гоголя. Но вся его повесть написана как бы от лица некоего конкретного образа. Некто нам рассказывает эту историю, это сказовый образ обывателя, которым вполне могут быть самые разные люди – от дворника до царя.
Я.
Очевидно, этой вашей посылкой и объясняется то, что вы играете в фильме много ролей: и майора Ковалева, и цирюльника Ивана Яковлевича, и "важное лицо" Нос, и мужика с санями. Признаться, мне это несколько мешало. Играете вы мастерски, особенно мне нравится цирюльник Иван Яковлевич, но... я вспоминаю свое ощущение от телевизионного фильма, где Игорь Владимирович Ильинский играл, кажется, два десятка чеховских персонажей. О мастерстве говорить не приходится. Это было чудо мастерства. И я следил за... чудом. Чудом актерского перевоплощения. И это чудо мастерства мне, знаете ли, чуточку мешало. Что-то похожее происходило и в "Носе". Но пойдем дальше.
Какой способ вы нашли для пластического воплощения сюжета:
у человека пропал нос?
Ваш воображаемый рассказчик, обыватель, СЛЫШАЛ, что у Ковалева пропал нос, но я превратился в зрителя, который ВИДИТ это. Видит то, что видеть нельзя! Цирюльник утром режет хлеб. Звук разрезаемого хлеба усилен так, что это уже не бытовой звук, но метафора звука. Я это понимаю. (Это как у Товстоногова в спектакле "Истрия лошади" офицер на скачках ест конфету, а звук, усиленный микрофоном передает хруст лошадиных зубов, ибо в первом акте актер играет лошадь, которая ела сахар.) Но дальше цирюльник находит нос. И я не могу (и думаю, что таких зрителей наберется достаточно) – преодолеть то, что я для себя называю "физиологический барьер". Я начинаю смущаться, у меня мурашки по спине, я все думаю, там в хлебе нос – это кусочек мяса с кровью. Или там нет ничего? И меня это сбивает, не дает полностью сосредоточиться на главном. Возможно, это мой недостаток как зрителя, но мне кажется, что некоторое непонимание, которое вызвал фильм у части критики, наверное, у части зрителей, имеет своей исходной точкой и это обстоятельство. Отрезанный нос не становится метафорой, а остается... отрезан носом.
Быков.
А нос не сразу метафора, метафорой он еще станет. Все дело в том, что он как раз и есть... отрезанный нос. Но все по порядку. Отчего я сам играю четыре роли? Вас отвлекало чудо перевоплощения? Но неужели, когда вы видите Юрия Никулина в фильме "20 дней без войны" вы не думаете о том, что этот же актер играл Балбеса? Полно! Я думаю, что сегодня зритель театральный ничем не отличается от кинозрителя. Последний точно так же ценит перевоплощение актера. Чудо искусства никогда еще и никому не мешало. Убежден – широкий зритель наверняка забывает об исполнении одним актером нескольких ролей.
Ведь передо мной стояла задача сделать существование живого НОСА реальностью. Так вот, если один актер играет три роли, то зритель привыкает к мысли, что он может сыграть и четвертую сам НОС. Ведь НОС – это такая же роль, как и Ковалев, и Иван Яковлевич. Так единицей условности в этом фильме, как и в театре становится актер. Мне важно было реальное и фантастическое привести к одному масштабу. Кто-то, ВОЗМОЖНО, придумает иной способ фотографировать то, "чего не было". Я шел от человека-актера. Вы говорите – возникают вопросы? Думаю, что это не так уж страшно. У Гоголя образ Носа тоже вызывает сомнения и вопросы, но он существует, действует, говорит. И второе: мостиком между реальными героями и фантастическим образом НОСА мы сделали некую яримую "вторую реальность" – зазеркальное пространство. На глазах у зрителя его изображение в зеркале уходит от Ковалева. Тут зритель впервые видит то, чего не может быть! Так изображение отделяется и начинает жить самостоятельной жизнью. И мы это видим, а это уже кино.