Та же картина и во дворце самого Одиссея:
Конечно, повторение одного и того же числа может вселить некоторые сомнения в его правдоподобности: не есть ли это поэтическое «общее место»? Но ведь и такие общие места не возникают случайно, а отображают какую-то реальность. Тем более, что, по-видимому, количество рабов в хозяйстве Одиссея было еще многочисленнее. У него имелись еще специальные рабыни, работавшие на мельнице:
Перед нами, несомненно, прообраз будущего эргастерия, знаменитой рабовладельческой мастерской древней Греции. В рабское производство внесена уже некоторая организация. Заведующий свинарником Одиссея раб Эвмей не только имеет под своим началом пастухов-помощников, но именуется даже гордым титулом «повелителя мужей». Это прототип будущего раба-надсмотрщика, раба-надзирателя. Даже основная черта рабского труда — его малая техничность и производительность — отмечены в эпосе:
Выделению класса рабовладельцев соответствуют изменения в структуре политических учреждений родовой демократии. Говоря словами Энгельса, «весь родовой строй превращается в свою противоположность: из организации плачен для свободного регулирования своих собственных дел он превращается в организацию для грабежа и угнетения соседей, а соответственно этому его органы из орудий народной воли превращаются в самостоятельные органы господства и угнетения, направленные против собственного народа»[7]. Ко времени сложения «Одиссеи» этот процесс разложения родовой демократии еще не вполне закончился, но целый ряд его симптомов весьма заметен. И особенно на эволюции основного учреждения родового строя — народного собрания. В «Илиаде» находятся особо торжественные, почти что величественные тона при описании созыва народной сходки:
Последний штрих достаточно выразителен — аргивские племена должны внимать речам своих басилеев. Немудрено, что когда «празднословный» Терсит плохо внемлет речам вождей и позволяет себе язвительную агитацию по их адресу, тот же Одиссей находит только один аргумент — палочную расправу с дерзким оппонентом. В «Одиссее» имеются уже указания на постепенное отмирание гомеровской «агоры». Когда Телемах перед своим отправлением в путешествие созывает народное собрание, то
меланхолически констатирует:
Эгипций развертывает как будто широкую программу компетенции народного собрания — возможность совещаться и
и вообще «о пользе народной какой». Но все это — не то старческие ремивисценции, не то благие пожелания. Народное собрание на Итаке не только уже не собиралось целых двадцать лет, но, собравшись, ничего не сделало и не постановило. Один из бесчинных женихов Пенелопы, Леокрит,
Здесь все очень типично для эпохи разложения родовой демократии: и пассивность массы, и ведущая роль Телемаха и Леокрита.
Гомеровская «агора» умирает, чтобы впоследствии воскреснуть в виде «экклесии» рабовладельческой демократии.