Повествование «Одиссеи» еще больше оторвалось от былинного материала, напоминая иногда по своей фабуле приключенческий роман, и Аристотель тщательно подчеркивает художественную компоновку младшей сестры «Илиады»: «Гомер... и тут, как кажется, правильно посмотрел на дело... Создавая "Одиссею", он но изложил всего, что случилось с его героем... Он сгруппировал все события "Одиссеи", так же как и "Илиады", вокруг одного действия». Один простой подсчет показывает действие этого приема художественной концентрации. Рядовому читателю может показаться, что хронологические рамки «Одиссеи» весьма обширны. На самом деле все действие поэмы продолжается всего-навсего сорок один день. Весь рассказ о длительном возвращении героя на родину (nostos) уложен в блестящий финал странствий и приключений «хитроумного» басилея Итаки, этого яркого прообраза смелого ионийского морехода, пирата, торговца, колонизатора.
Именно эта строгая художественность и симметричность «Одиссеи» дала сравнительно мало пищи механическому анализу в стиле Вольфа и Лахманна. «Гомеровский вопрос» как-то мало питался этой второй гомеровской поэмой, хотя a priori ей принадлежало бы одинаковое место в определении стиля «гомеровского» творчества. В одном отношении здесь можно наблюдать известный параллелизм в исследовательской работе. Как Германн пытался установить первоначальное «зерно» «Илиады», так Адольф Кирхгоф попробовал проделать ту же работу над «Одиссеей». Таким зерном, по Кирхгофу, было повествование о возвращении героя Одиссея на родину, к которому около 776 г. до и. э. был добавлен рассказ о событиях в Итаке после его возвращения. Эта двойная композиция получила впоследствии целый ряд добавлений, из которых наиболее значительными являются повесть об Одиссеевом сыне Телемахе, так называемая «Телемахида» (песни I—IV с продолжением в других, особенно в XV и XVI), и знаменитая nekyia — сошествие Одиссея в страну мертвых (песнь XI).
По-видимому, наиболее чужеродным телом во всей «Одиссее» является как раз эта XI песнь, очень плохо мотивированная заветом Цирцеи совершить это страшное путешествие.
И тем не менее даже друг Фридриха Ницше, Эрвин Роде, считающий, что отсутствие nekyia в первоначальной «Одиссее» является «одним из немногих достоверных результатов критического анализа гомеровских поэм», полагает, что «гомерик», создавший это дополнение, еще вполне стоит на почве геройского и безрадостного взгляда на загробную жизнь, выраженного в знаменитых словах Ахилла, обращенных к Одиссею:
Но тот же Роде отмечает, что этот строгий «гомериям» прорван в самом чувствительном месте — там же, в «Илиаде»: он прорывается в вопле Ахилла:
И здесь, как и в обрядах, совершенных Одиссеем, звучат уже ноты старины — возможность умилостивления мертвых путем принесения им загробных жертв. Строгий и логический вывод только один: nekyia частью стоит на твердой почве традиционного гомеризма, а частью соприкасается с еще более древними пластами догомеровского миросозерцания.
Если так ненадежно обстоит дело с хирургическим выделением nekyia, то и резкое выделение «Телемахиды» не вполне оправдано общей композицией поэмы и ее местом во всем троянском цикле древнегреческого эпоса.
Конечно, можно, подобно Ф. Ф. Зелинскому, доказывать, что после того, как Агий Трезенский написал эпическую поэму о «возвращениях» (nostoi), кончавшуюся трагическим возвращением Агамемнона и более счастливым Менелая, к «Одиссее» по закону «хронологической несовместимости» была добавлена «Телемахида», чтобы повествование началось как раз с окончания странствий мужа Елены. И более того, — так как жизненный путь Одиссея также нуждается в завершении, гомеровская поэма о его возвращении в Итаку получила свое заключение в рассказе Евгаммона Киренского о смерти итакийского царя от руки Телегона, его сына от Цирцеи.