Однако есть основания предполагать, что на самом деле вопрос об отношении «Телемахиды» ко всему повествованию «Одиссеи» несколько более сложен.
Тот же Ф. Ф. Зелинский, пытаясь восстановить утраченную трагедию Софокла «Смерть Одиссея», или, точнее — «Одиссей, пораженный шипом ската», приводит эксцерпт грамматика Прокла, согласно которому «Телегон, отправившись на поиски отца, высаживается на Итаке и грабит остров. Одиссей выбегает на помощь своим и по ошибке падает от руки сына. Убедившись в своей ошибке, Телегон и тело отца, и Телемаха, и Пенелопу увозит к своей матери. Та их делает бессмертными, и Телегон берет в жены Пенелопу, а Телемах — Цирцею». Эта последняя черта имеет исключительный интерес. Совершенно напрасно Ф. Ф. Зелинский предполагает, что эта двойная свадьба может быть результатом того, что герой завещает любовницу сыну. Может быть, впоследствии сюда и вносился такой «этиологизм», но но своему внутреннему значению это — отзвук далекой древности, эпохи материнского нрава, когда только женщина могла передать «законные» права и обязанности.
Наличие этих старинных напластований в сагах об Одиссее усложняется и еще одним моментом. Имена его сыновей: «Телемах» — «далеко сражающийся», «Телегон» — «далеко рожденный» являются скорее эпитетами, чем собственными именами. Невольно вспоминается теория Германа Узенера, по которой между именами божеств и их эпитетами существует постоянное взаимодействие. Правда, по Узенеру, прежде самостоятельные божества обычно присоединялись в виде эпитета к уже персонифицированной божественной индивидуальности. Но он не отрицает и другого механизма образования божественной сущности — персонификации какого-либо эпитета, выражающего действие или какую-либо сторону божества.
И здесь примечательно одно обстоятельство: если Телемах действует и живет в первых четырех песнях «Одиссеи», где отсутствует его отец, главный герой поэмы, то там, где он выступает вместе с отцом, он становится лишь бледной и неинтересной тенью. Далее, когда близится грозная развязка драмы и пророк Феоклимен прорицает:
то, казалось, после этой мрачной апокалиптики должен был бы следовать блестящий драматический финал, где «далеко сражающийся» герой принял бы самое деятельное участие. На самом деле Телемах удовлетворяется ролью простого оруженосца, а во время самого боя с женихами «богоравный» свинопас Эвмей совершает подвиги ничуть не менее Телемаха.
Все это наводит на одну мысль: и Телемах, и Телегон являются только эпитетами или ипостасями того же Одиссея, лишь впоследствии получившими отличное от него бытие. Только при художественном оформлении всей сложной массы мифического и былинного творчества в одно целое пришлось считаться с тем фактом, что образ главного героя как бы растройлся, и соответственно выделять для каждой из трех ипостасей особое поле деятельности. Оформителю «Одиссеи» пришлось самому накладывать швы на свой матерная, чтобы внести в последний разделение в зависимости от новой сюжетности. Телегона можно было элиминировать сравнительно легко, и он остался только в киклической «Телегонии». С Телемахом это было труднее, тем более, что этот эпитет Одиссея был особенно тесно приклеен к нему. Одиссей, сражавшийся десять лет вдали от своей родины, под Троей, был действительно «Телемахом» для Итаки.
Таким образом, критическая работа Кирхгофа и его последователей свидетельствует, может быть, не о том, что к первоначальному остову «Одиссеи» присоединились дополнительные части, а о том, что при выборке материала для окончательной редакции «Одиссеи» поэту-автору было необходимо произвести и некоторые разрезы и внести сюжетные дополнения, чтобы сделать древний миф и сказание более понятными и доступными. Евгаммон, автор «Телегонии», воспользовался для счастливого, «свадебного» эпилога своей поэмы и реальной близостью Одиссея к Пенелопе и Цирцее, и отмеченными еще Бахофеном остатками материнского права в гомеровском эпосе. Ведь даже в «Одиссее» женихи, несмотря на присутствие законного, с точки зрения отцовского права, наследника, усиленно добиваются руки Пенелопы, рассчитывая, конечно, вместе с ней получить и власть басилея в Итаке. И в блаженном царстве феаков встречаются явления того же порядка. Главный басилей феаков Алкиной получает свой сан, женясь на дочери своего брата, Рексенора, Арете. Сама генеалогия Рексенора и Алкиноя довольно любопытна. Их отец — сын «земли колебателя» Посейдона, явный признак того, что его отцовство было сомнительно и что кровь передавалась главным образом через мать. Именно в гомеровскую эпоху отцовское право окончательно превалировало над материнским, и этот период борьбы и смешения двух разнообразных принципов давал различные комбинации, вводившие в заблуждение не только современного исследователя, но даже и самого составителя эпоса, присутствовавшего при полном торжестве права отца. Именно в его эпоху закончилось событие, классически охарактеризованное Энгельсом: «Ниспровержение материнского права было поражением женского пола, имеющим всемирное историческое значение».