Беда была только в том, что и этот твердолобый столп римского консерватизма уже находил «пользу» в греческой мудрости и пользовался ею контрабандным путем.
Характерно, что Теренций недолюбливал тип парасита в своих комедиях. Возможно, что он был неприятен писателю в силу полузависимого социального положения его самого. А может быть, этот тип не находил себе сочувственного отклика у покровителей драматурга, не желавших выставлять напоказ язвы того общества, культуру которого они как-никак пропагандировали.
Есть писатели, резко контрастирующие с эпохой, в которой они живут. К их числу принадлежит и Теренций. В самом деле, как помирить бурную, диссонирующую, разодранную классовыми антагонизмами римскую жизнь II века с идиллическими картинками из жизни прозябавшей в своем политическом ничтожестве Греции? Приступивший к самой грандиозной эксплуатации покоренных народов, какую только знала древность, Рим любовался скромной пасторалью из жизни маленьких рантье, и притом двоякого рода: рантье рабовладельческой формации, скромно и по-домашнему живших на счет ничтожной рабской силы, которой они располагали, и рантье своего знаменитого прошлого, людей, умело пользовавшихся процентами, оставленными им в наследство классическим периодом афинской истории.
И какой мирной была эта пастораль! Если порок не всегда был наказан, то добродетель всегда торжествовала; девушка без роду, без племени оказывалась полноправной гражданкой, дерзкий насильник — счастливым мужем, внебрачное дитя — законным наследником, раб — благодетелем своих господ, а хищная гетера проявляла самые человеческие чувства. Как будто предстоящие социальные потрясения, начиная с гракханского движения и кончая гражданской войной, заклинались этими бытовыми миниатюрами ив бытия миниатюрной страны.
Но контраст писателя и эпохи — понятие условное. Если Теренций не был самостоятелен ни в своих сюжетах, ни в оформлении своего творчества, если он не имел своей подлинно широкой публики и даже всей устремленностью своего творчества диссонировал с темпами и характером социальных процессов, происходящих в Риме, то все же был один пункт, где его поэтическая деятельность билась в унисон со своей эпохой.
С формальной стороны именно писатели, подобные Теренцию, окончательно закрепляли культурную значимость Рима среди государств эллинистического характера. Обычное представление о древней истории движется в канонизированных, но заведомо неверных рамках: Древний Восток, Греция, Рим. Уже не говоря о том, что отсюда как-то выпадает вся эллинистическая эпоха, в этой школьной и вульгарной последовательности сама римская история «следует» после греческой, хотя на самом деле здесь имеется параллельность, и сам Рим только занимает место Македонии в судьбах классической древности. Римская империя — Imperium Romanum — начинает занимать место в подлинно всемирной истории только как наследница эллинистических монархий и даже кончает свое существование в Византии, этом последнем отпрыске эллинизма.
Теренций вложил свою лепту в эту передвижку культурных ценностей и центра исторического процесса. Эта лепта имела очень узкую социальную обусловленность. Если говорить о диапазоне его влияния, то приходится признать, что его сюжеты дисгармонировали с социальной средой, его герои имели мало своих двойников в театральной толпе, а его стремление быть вполне приличным также не способствовало росту его популярности.
Ремесло педагога всегда было трудным и непопулярным, а писательская деятельность Теренция как раз имеет своеобразный педагогический отпечаток. В одном направлении это было перенесением на римскую сцену корифеев новоаттической комедии, и в этом перенесении Теренций был более педантичен и точен, чем Плавт, а в другом это было выработкой более адекватных форм латинской речи, нужных и для соответственной передачи греческих подлинников, и для изящного оформления литературного языка. Эта несколько педагогическая драматургия развивалась по заказу и при участии узкого круга образованных римлян, стремившихся ввести в римский обиход лучшие, как им по крайней мере казалось, достижения греческой культуры и в то же время внести дух зрелого эллинизма в только что начавшую развиваться латинскую литературу. Это стремление не могло иметь широкой социальной базы и шло в значительной степени по верхам римского общества. Именно потому Теренций так приглажен и причесан по сравнению с Плавтом.